Откуда это все взять, если суточная доза потребления сухого чая доходит до ста грамм? Однако находят. Несмотря на все запреты и дороговизну чай не жует только ленивый, не буду лгать – за весь срок я провел без чая дня два. Но чай – это не только удовольствие – со временем он, как и любой наркотик, становится необходимостью. Без чая болит голова (да не просто болит, а раскалывается), давление падает до критической отметки 90/60, а состояние становится настолько вялым, что приходится только лежать. Кроме того, без чая человек становится настолько раздражительным, что лучше и не подходить.
Люди, лечащиеся от шизофрении, паранойи и психопатии, те, кто получает нейролептики, седативные и сонные таблетки вообще физически не могут обойтись без чифира. Здесь действительно – врач калечит, чифир лечит. Действие этих таблеток или уколов настолько угнетающе, что без аннигилирующего действия чая человек доходит в своем подавленном состоянии до суицидных мыслей. Но об этих препаратах мы поговорим потом.
Чай содержит кофеин и алкалоиды. Под действием этих веществ человек становится раскованным, активным, появляется приятная бодрость, работоспособность, в голове ясность, кайфец, как от первого стопаря водки, человек становится умиротворенный, его тянет общаться.
А, кроме того, почему именно чай так распространен в местах лишения свободы – из головы, сразу после принятия напитка, исчезают все эти гонки о сроке, о тяжести заключения.
Короче, чтобы понять, встаньте когда-нибудь утром, заварите грамм тридцать-тридцать пять чая на кружку и дав настояться, выпейте горячим мелкими глотками.
Действие сухого чая подобное, но его можно употреблять только на пустой желудок, иначе желаемого результата не последует. В психушке на спецстационарах усиленного и строгого режимов возможность заварить чай практически отсутствует, поэтому там господствует потребление сухого чая. Это называется «закинуться» или «жувануть». Разовая доза сухого чая примерно восемь-десять грамм, это называется «жевок», но мне попадались личности, за один присест зажевывающие грамм по двадцать пять чая. Один такой тип весело жевал чай в туалете, а потеки чайной воды ручьем лились по его майке.
Жуется как листовой, так и гранулированный чай, но гранулированный разжевать легче, он дешевле, поэтому он больше в ходу на спецу. «Держит» сухой чай намного дольше жидкого, поэтому и потребляют его меньше. Естественно, человек, годами пережевывающий твердый чай просто разрушает эмаль своих зубов, и они начинают крошиться. Разрушающее действие добавляют и таблетки.
Бывают и свои курьезы. У некоторых больных до такой степени сильна тяга к чаю, что над ними иногда весьма жестоко подшучивают. Так, например, вечно балластирующему Саше Косякову, более известному, как Косяк насыпали в чайную упаковку жевок… земли!
- Жуй быстро, а то спалят!
Косяк тщательно пережевывает насыпанную ему землю. Язык и зубы черные, изо рта капает черная слюна.
- Жуй, глотай быстро, санитарка идет!
Чифирист проглатывает разжеванную землю.
- Чай плохой, вкус землистый. Больше десяти сигарет не дам.
- Да ну тебя, знаешь, как попрет! Мы сами только что закинулись.
Через минут двадцать у него спрашивают:
- Ну, как, поперло?
- Прет, прет! – отвечает Косяк. Да, самовнушение сильная вещь.
На нифеля, предназначенные для Роберта Владимирова просто… ссали. Нифелист в дальнейшем прекрасно знал, что данные ему нифеля обоссаны. Но это же нифеля! Они же торкают! И он набивал обоссаными вторяками рот.
Администрация СС стационара принимает драконовские меры, чтоб прекратить чифирение в отделении, но борьба идет с переменным успехом. Больные в свою очередь пойдут на любые шаги – снимут последнюю рубаху и останутся голодными, только бы получить жевок чая. Сильно спасает положение низкие зарплаты санитарок и охранников – несмотря на угрозу выговоров, и увольнений они таскают дешевый чай за дорогие вещи и продукты и пока зарплата их останется за пределами черты бедности, положение с чайным бартером не по зубам самой свирепой администрации отделения.
Карают за чай и больных, карают зло и жестоко. За какой-то несчастный «жевок» чая, найденный у вас, вы можете уехать на пару недель в наблюдательную палату, попасть на жгучие уколы аминазина, а о выписке на ближайшей выписной комиссии (а она проводится раз в полгода) мечтать и не приходится – за какой-то кропалек чая безжалостно накидывают лишнее полугодие.
Несмотря на это чай на спецу неистребим. Он был, есть и будет стоять во краю угла жизни больных, с чаем бороться бесполезно, о чем впрочем, говорит и тот факт, что запрещенный ранее на зонах, сейчас чай разрешен там официально.
До девяти утра валяемся на койках, поплевывая в потолок, время от времени перекидываюсь фразами с Бары. Он – убийца. Что-то не сложилось в пьяной компании, он схватился за нож и вот уже двенадцать лет путешествует по Казаням, Владивостокским и Ново-Николаевкам, короче прошел весь психиатрический «Бермудский треугольник». О выписке он и не мечтает и прямо посмеивается над моей уверенностью освободиться через полгода. Все руки Бары, шея и даже живот, который он мне показывает, покрыты шрамами. Он не выдерживает своей болезни, заключающейся в том, что ему кажется, что по стене к нему подкрадываются разнообразные чудовища и нападают на него, разбивает стекла и режется их осколками. Даже в отделении он носит погоняло «Стекольщик».
В девять нам через решетку протягивают алюминиевые миски с овсяной кашей. Когда все отделение шумно проходит в столовую, наблюдательная ест на койках, не выходя из палаты. Питание мало отличается от тюремного ни по качеству, ни по составу, а по количеству даже меньше.
Рацион дурдома не слишком богат. Его можно выдержать, если лежать в общем отделении месяц-два. Можно, истощав выйти на волю и снова набрать там вес и форму. Но когда питаешься этой психиатрической баландой годами, наступает авитаминоз и истощение. Сам я приехал из тюрьмы, веся восемьдесят пять килограммов, в дурдоме же мой вес не поднимался обычно выше шестидесяти пяти.
Утром дают пару-тройку ложек сечки или овсянки, хотя изредка бывает и манная каша, жидкий чаек и кусок (толщиной сантиметра полтора) хлеба с шайбой масла. (Масло съели, день прошел, врач к себе домой ушел). Этим не накормить и ребенка, поэтому больные, к кому никто не приходит, живущие без передач, подбирают на столах все остатки. До этого опускаются не все они, но многие из них.
Начисто вылизывают стаканчики из-под сметан и йогуртов, взятые у счастливых обладателей передач, пережевывают куриные кости и сгладывают все очистки и обрезки. Жизнь их, живущих без родителей и родственников страшна и голодна. Кроме того, что пайка катастрофически мала, многие лекарственные препараты, употребляемые в психиатрии, «пробивают на жор». Бывали случаи, когда люди, лишившиеся с голода всего человеческого и забывшие о всяком чувстве собственного достоинства «ныряли» в бачок с отходами. Естественно такие лица сразу же «отъезжали», то есть становились «опущенными» по тюремным понятиям.
На обед суп – или щи или «суп из сборных овощей», но, несмотря на название – это жиденький супец на основе капусты (чаще всего кислой) и, иногда, свеклы. Вся картошка представлена одной - двумя дольками. Остальная уходит прямо с пищеблока в холодильники поваров, медсестер и санитарок. На второе – опять же две-три ложки перловки с «мясом» или «овощного рагу».
Почему слово «мясо» я взял в кавычки? Да потому, что это вовсе не мясо, а обрезь со страшных посиневших костей КРС с признаками начинающегося тления. Это жилы, прожевать которые невозможно, можно просто проглотить их. Такие кости я часто видел впоследствии, когда начал ходить на пищеблок за баландой. После такого зрелища, «мясо» я уже больше не ел, несмотря на голод.