Нет, спешить с таким выводом не стоит. Ему готовят нечто другое. Что именно? Возможно, это будет самое ужасное из того, что можно даже предположить?
«Что ж, господин следователь, принимаю твой вызов. Посмотрим, чья возьмет».
Елисеев готовился к новому бою.
Несколько дней Елисеева не трогали. Возможно, это тоже входило в дальний расчет следователя с усиками?
И вот Андрея снова привели в тот же пакгауз. За столом сидели двое: уже знакомый обладатель комочка усов и человек выше среднего роста, который допрашивал пленных сразу же после их пленения, прямо на кладбище под Суземкой.
На обоих немецкие френчи, без погон, и русские галифе.
— Садитесь, — сказал следователь с усиками.
Андрей сел на табуретку. Перед ним, на столе, стояли графин с водой и металлическая кружка.
— Хотите пить?
— Обойдусь, — отказался Елисеев, хотя пить хотелось. «Не расслабляться. Сейчас начнется перекрестный допрос. Не спешить с ответами, выигрывать время на обдумывание».
— Курите? — это вопрос того самого бывшего машиниста локомотива, который узнал в Елисееве учащегося железнодорожного техникума, комсомольского активиста. Теперь и Андрею его лицо казалось знакомым. Да, да, он, этот машинист, был в числе шефов, с ним не раз встречались. Когда он улыбался, говорил или ругался, лицо его кривилось, словно ему было больно, выражение казалось одним и тем же, независимо от настроения.
— Пожалуйста, — он протянул пачку ароматно пахнущих папирос. И сейчас хотел Елисеев отказаться, но не удержался. Взял папиросу, затянулся и тут же почувствовал головокружение: сказались голод и почти бессонная ночь.
На него смотрели две пары глаз, внимательно, открыто.
— Как самочувствие?
Бывший машинист издевается или всерьез считает свой вопрос умным?
— Не жалуюсь.
— Гм… — Он помедлил и вдруг обрушил на подследственного град быстрых, вразброс, вопросов:
— Насколько нам известно, ваш отряд скомплектован из жителей сел Алешковичи, Павловичи, Безгодково, Полевые Новоселки. За счет каких сил восстанавливаете потери?
— Вы и сами знаете, что партизаном может быть каждый, кто борется с оккупантами.
— Гм… Как и откуда доставляют вам махорку?
— Москва не забывает.
— Сколько человек было в вашем отряде до блокады? Сколько осталось после прорыва?
— Не знаю, я говорил вам: в дни блокады я шел домой.
— Мирное население, ушедшее в леса, находится при отрядах или отдельно?
— Охраняется надежно.
— Каково вооружение партизан?
— Отличное. Немцы в этом убедились.
— В день прорыва, то есть первого июля, вы были с винтовкой или автоматом?
— Ни с чем. Я пробирался к себе в Страчево.
— Где сейчас, по-вашему, дислоцируются партизаны?
— Лес большой, господин следователь.
— В день прорыва ваш отряд действовал самостоятельно или…
— Еще раз повторяю: в блокаду я ушел из отряда.
Елисеев едва сдерживал усмешку. До чего же примитивна хитрость этого господина! Воображает себя пауком, плетущим тонкую паутину, в которую, по его мнению, невозможно не попасться.
Бывший машинист немного передохнул и вслух рассудил:
— Странно, в трудный для отряда момент он, видите ли, не забыл подумать о своей шкуре, а сейчас, когда терять нечего, не желает сохранить себе жизнь… По крайней мере, этого не видно по вашему поведению, — повернулся он к Елисееву.
Елисеев подумал, что не такой уж и примитивный этот следователь, что держаться с ним следует осторожнее, надо прощупать его намерение.
— А каким должно быть мое поведение?
— Гм… Этот вопрос деловой. Не правда ли, Борис? — обратился бывший машинист к следователю с усиками. Тот промолчал. — Хорошо, я отвечу на ваш вопрос. Мы предлагаем вам интересную работу. Более чистую, нежели повязка полицейского. Устраивает вас?
Елисеев неторопливо перевел взгляд с одного на другого следователя, словно видел их впервые. Так и есть, их не интересуют его показания. Теперь он понял, что им от него нужно — служить врагу. И медленно, но решительно покачал головой.
— Не надейтесь. Другого найдите.
— Не артачьтесь, Елисеев. Если нужно — найдем. Только вам от этого легче не станет. Вы же знаете, что немцы делают с теми, кто… гм… не понимает их.