Никого нет. Удивился. Испугался. Поднял голову — на ветке орешины висит моя кепка. Может, я сам снял с себя кепку?
— Ма-ди-на! — завопил я как потерянный.
И тут снизу, чуть не из глубины земли, раздался хохот. До чего хитрая, а! Сидит, как гриб. И папоротником накрылась. Я ее крепко схватил рукой, чтобы не исчезла, не убежала, только тогда стал говорить. Нет, она первая заговорила:
— Что так долго?
На этот ее вопрос я не ответил. Неужели рассказывать, что через заросли продирался! Говорю:
— Ты так устроилась… взвод солдат можно спрятать. От дождя, от зверья?
— От тебя нигде не спрячешься.
— Значит, хотела скрыться? Значит, так хотела спрятаться, чтобы не нашел тебя? Уж не задумала ли ты что-нибудь, Мадина? Может быть, любовь твою ветром раздуло? Из-за этого и маму мою так встретила?
Она вскочила, протянув руки, пошла ко мне. Вдруг заплакала:
— Ой-ой-ой!.. Ничего не выйдет, Хартум, милый мой Хартумчик. Они решили, они хотят…
— Что решили? Не отворачивайся, смотри мне в глаза…
— Они говорят, что мой папа… говорят, что мой папа перед смертью, когда я еще была маленькая… Что обещал другу своему Ибрагиму, что я, что меня…
— Кому, кому? Мастеру Ибрагиму?
Мадина кивнула головой.
— Ура, Мадина!
Она посмотрела на меня испуганно и спросила сквозь слезы:
— Что с тобой?
— Сын Ибрагима Амир? За него хотят тебя выдать? А он мой лучший друг, и я получаю от него письма каждый месяц. И в каждом письме, знаешь что? Угадай, Мадина, угадай! У тебя есть подруга Аматулла?.. В каждом письме посылает ей привет.
Мадина продолжала плакать:
— Разве родителям… разве старикам до любви? Аматуллу ее родители обещали Гасану. А тебя? Тебя, наверно, тоже… кому-нибудь обещали…
— Мало ли что! А я и не подумаю. Кто меня может заставить жениться на нелюбимой?
Она вздохнула:
— Ах, Хартум, тебе хорошо, твой отец жив. А мне мама говорит, что мой папа… Что я… Что это его посмертная воля, и если я воспротивлюсь… Что будет, что будет! Хартум, Хартумчик, я ничего не знаю…
Она плакала все горше. Почти рыдала.
Я обнял ее.
— Знаю, знаю, что будет. Знаю, что делать!
— Ой, не трогай меня, Хартум! — зашептала Мадина…
Когда мы, отвязав ишака, все втроем опускались к Синему источнику, чуть видным дымком пронесся над нами заячий дождь.
— Заячий дождь, заячий дождь! — прижимаясь ко мне, тихо сказала Мадина и улыбнулась сквозь слезы.
— Смотри, смотри, — сказал я ей, — радуга! Она оперлась на две горы, она их соединила.
Но, подходя к аулу, мы опять разошлись в разные стороны.
МАДИНА
В этом месяце я перевыполнила норму. Мама позвала дядю Юнуса, и они за меня взялись. Так ругали за встречи с Хартумом, так мама плакала, что я, жалея ее, обещала забыть слово «любовь» и помнить одно только слово «работа». С утра до ночи я вязала носки, в глазах у меня рябило от привычных красок, таких ярких и таких прочных, что их даже мои слезы ничуть не размывали. Два раза в день разрешалось мне выходить из дому: рано утром и под вечер, когда по обычаю все девушки аула идут цепочкой с мучалами по воду. Ах, и это бы мне запретила мама, но боялась, что нехорошо обо мне подумают люди: девушка только тогда не идет к роднику с остальными, если больна или если не девушка она больше — замуж вышла. А бывает, что девушка не выйдет замуж, но тайное станет явным… Ах, как я боялась, что однажды подруги скажут мне: «Мы знаем, что с тобой произошло у Синего источника, ходи к роднику с женщинами!»
Шея у меня разболелась — так я крутила головой, надеясь по пути к роднику хоть одним глазом увидеть Хартума. Чего только не думала! Еще в прошлом году в комсомольской газете так проработали одного негодяя на ту же букву, но не Хартума, а Халила, что страшно было читать. Этот комсомолец Халил признался в любви четырем девушкам, потом оказалось, что он еще раньше был два раза женат… Прямо не знаю, что и подумать; но если бы Хартум действительно меня любил — нашел бы способ передать мне привет. Ведь правда? Если б знал, как мучат меня тоска и одиночество. Если б слышал, что говорит моя мама! Мама говорит, что я глупая девочка, что Хартум опозорит меня перед всем аулом. «Ты и догадаться не можешь, какие шайтаны пляшут в его сердце после встречи с тобой. Вот-вот ему засватают другую девушку. И мне известно, и все старухи говорят, что Петим, младшая дочь Гамзалава, ему предназначена по сговору. А если и смотрит в твою сторону — по одному тому смотрит, что, вернувшись из Баку, где забыли давно мусульманский закон, Хартум вслед за дядей своим Раджабом пошел шайтановым путем и мало ему, да, мало ему, честной любви… Нет, нет, не стоит Хартум Амирова мизинца. Сильным и красивым вернется солдат Амир. Не сегодня-завтра вернется. Одного боюсь, об одном плачет мое сердце — вдруг Амир узнает, вдруг расскажут ему люди, что ты встречалась в горах с Хартумом. Что будет, что будет! Не избежать нам большого кармакара — скандала. Ой, смотри, Мадина, смотри!» Так плакала и причитала моя старая мама, а я, глядя на нее, тоже начинала всхлипывать, и чуть не каждый вечер кончался тем, что я бросалась на сундук и рыдала, а потом, если смотрела в зеркало, видела, что глаза мои покраснели и веки опухли. Даже самой себе я стала казаться уродиной.