Заранее благодарен. Ваш навсегда
Письмо это, такое скромное и трогательное, обошло весь наш комбинат, всех мастеров. Каждый хотел не только услышать его, но и подержать в руках. Многие говорили:
— Вот истинное признание, вот награда за наш вдохновенный труд!
Как-то это даже непонятно. Итальянский рабочий послал письмо одному человеку — моему отцу. А гордятся все мастера. Даже Каймарас. Он-то тут при чем?
— Знаешь, Хартум, — с важностью сказал он мне, — высокая оценка, которую получил труд твоего отца, вызвала во мне прилив творческих сил. Я готов даже бесплатно поработать целый день и послать…
Я не позволил ему договорить и показал кукиш. Сунул к самому носу.
Вечером, дома, я сказал отцу:
— Знаешь, папа, не правда ли, письмо итальянца — подходящий случай показать, на что я способен. Разреши мне…
— Ты пятнадцатый, — сказал отец.
— Что «пятнадцатый»? — спросил я обиженно. — Даже не даешь сказать.
— Ты пятнадцатый гравер из тех, кто хочет сделать подарок итальянцу. Надо обо всем этом посоветоваться с мастерами.
— Никого это не касается. Вот еще! — воскликнул я. — Это дело наше, семейное. Ты один можешь решить. Сделай мне экзамен, ну, пожалуйста, папа! Мы подпишемся с тобой вдвоем, можешь даже подписаться один, но я буду знать, что тоже участвовал. Неужели откажешь? Ну, пожалуйста, папа!
За всю свою жизнь я впервые так унижался.
Отец сказал:
— Завтра будет художественный совет. Я предложу сделать коллективную работу. Предложу и твое имя, но… При одном условии: не оригинальничать.
— Не ты ли говорил, что у каждого мастера должен быть свой стиль?
— Не совсем так: у каждого истинного мастера есть свой стиль.
— Не понимаю, в чем разница.
— Стиль ради стиля — это оригинальничание. Самобытность — вот в чем истинная новизна даже и в пределах одного и того же стиля.
Правду говоря, я ушел от отца с таким чувством, будто он нарочно меня запутывает.
Ах, как хочу я признания, как хочу славы!
МАДИНА
Как-то солнечным утром, когда мама ушла в магазин, а Бика в школу и я одна была дома, пришел к нам Юсуф-Газетчик. Так его называют. Он в Махачкале работает в молодежной газете, в Кубачи приезжает не часто. Его все знают, потому что он и сам кубачинец, только не здесь родился — отец уехал в столицу республики и сына там воспитал. Мы своих кубачинцев, которые живут в Махачкале, почти всех знаем. К ним особое отношение.
Этот Юсуф, он хоть и молодой, но толстенький, на горца не похож, ходит в заграничной куртке, с фотоаппаратом через плечо. По-кубачински говорить немного умеет, по-даргински, по-аварски — разные путает слова. А большей частью он по-русски говорит. За это не упрекают, в Махачкале много таких. Но все-таки у нас в ауле не очень любят тех, которые уехали. Юсуф не виноват — отец увез, но даже я, когда вижу его, чувствую в душе отчужденность.
Он у нас в доме никогда раньше не был. Постучал, вошел — гость не гость, как его принимать? Говорит:
— Здравствуй, Мадина, я на комбинате был, Бахмуд на художественном совете, Хартум работает. Хочу с тобой побеседовать, не боишься меня?
Я носок вязала. Стою с носком. Говорю ему:
— Садись, Юсуф. Чего тебя бояться!
— Конечно, ты комсомолка, но в Кубачи комсомолки редко бывают разговорчивыми. Я все-таки не старый, Хартум может приревновать. — Он рассмеялся. — Слушай, какое дело. Об итальянском письме знаешь? Меня прислали очерк написать, как готовят подарок рабочему из далекого города Турина.
— Где будешь писать? Садись к столу, пиши. Я, видишь, работаю.
— Ты работай, работай, вяжи как ни в чем не бывало. Садись и ты, Мадина. Я был на комбинате, видел в цехе Хартума. Он хотел мне что-то рассказать, но неудобно при всех… В общем, он послал меня к тебе. Скажи, Мадина, он тоже будет посылать подарок итальянцу или только Бахмуд? Мне, как корреспонденту молодежной газеты, интересно рассказать нашим читателям о комсомольце-мастере, о преемственности поколений.