Недовольная, я укрылась одеялом и отвернулась.
— Повернись ко мне! — попросил он.
И тут только заметила, что на столе у него бумага.
— Ты меня рисуешь! — вскричала я и опять выскочила из постели. — Покажи.
Хартум спрятал альбом в ящик стола.
— Не получается, — сказал он мрачно.
— Ты такой сердитый… Ой, да ведь ты голодный! Какая же я невнимательная! Я думала, что ты где-то кутил — поэтому не накормила ужином.
— Дай мне горячего чаю и ложись. Я спать все равно не смогу.
Я подогрела чай, принесла ему пирожки. Он поел, но нисколько не подобрел. Тогда я рассердилась и стала кричать, что так жить невозможно.
— Раньше ты был веселым и радостным. Мы с тобой ходили на танцы и в клуб и слушали музыку. Потому что ты был простым гравировщиком и не воображал себя художником. Сперва этот дурацкий стаканчик для итальянца, а теперь ты думаешь о выставке. Ты говоришь, что меня любишь, а сам даже не видишь моей жизни. Целый день кручусь как проклятая в доме, бегаю в лес за дровами, ухаживаю за скотиной, стираю на тебя. Ты бы прочитал, что мне пишет из Ташкента Аматулла. У нее газовая кухня, у них в квартире ванна, они ходят с Амиром в молодежное кафе. Вместе ходят. А мы за полгода только два раза побывали в кино, да и то сидели врозь. Не можем преодолеть мусульманского обычая! Амир в Ташкенте работает ювелиром самого высокого разряда и получает много, и Аматулла с ним счастлива… А если хочешь знать, если хочешь знать… — Тут я окончательно разъярилась и вытащила из своего сундука письмо Аматуллы.
— Что это? — спросил Хартум и протянул руку.
— Не дам. Ты не показал свой рисунок, а я не покажу письмо. Я хотела от тебя скрыть, боялась огорчить, а теперь скажу все. Думала похвастаться тем, какой у меня талантливый муж, послала Аматулле махачкалинскую газету с фотографией стаканчика. Ты думаешь, что, изобразив рукопожатие, внес в рисунок новое. А вот что Амир сказал жене своей Аматулле. Тут написано. Хочешь, почитаю?
— Читай! — сказал Хартум, и я увидела, как он побледнел. — Читай, но мнение Амира ничто по сравнению с мнением итальянца. Он меня благодарил.
— Да, письмо было вежливое, итальянец тебя благодарил, но что-то я не читала его похвалы.
— Довольно болтать. Что пишет Амир?
— Аматулла пишет, что Амиру и другим молодым мастерам Ташкентского комбината очень понравились твой орнамент и форма стаканчика. «А руки, — сказал Амир, — это старая эмблема Центросоюза. Примитивная сим… сим…»
— Выговорить не можешь, — сказал Хартум со злостью. — Десятилетку кончила, а не знаешь слова «символика».
— Прекрасно знаю, — сказала я. — У нас с тобой символическая любовь. Если бы ты меня по-настоящему любил…
— Конечно, учил бы тебя гравировке, — подхватил Хартум, — и ты бы потом мучилась, как я.
— Мучилась бы? Почему? Просто работала бы и получала от этого нас-лаж-дение! Я люблю рисовать и полюбила бы гравировку. Мне это легко и радостно. Вот ты прячешь свой рисунок. А хочешь, сейчас тебя нарисую?
Я схватила бумагу, карандаш и быстро нарисовала лицо Хартума, окружив его рамкой из настоящего орнамента мархарай. А по углам еще сделала виньетки. На все потратила десять минут.
Хартум посмотрел и вдруг стал хохотать. Я спросила:
— Разве не похож?
Он перестал смеяться, еще раз поднес рисунок к своим близоруким глазам.
— Где ты научилась рисовать? Очень похож. Но зачем к моему лицу ты пририсовала бакенбарды и бороду?
— Это орнамент, — сказала я.
— Вот именно! Вроде орнамента.
— Подумаешь! — сказала я, дернула плечом и пошла готовить завтрак.
Уже светало.
ХАРТУМ
Я знаю, что такое символика, значение слова «эмблема» мне тоже понятно. Но непонятно мне, за что меня ругает Амир. Как же без символа внести в произведение нашего искусства мысль? И государственный герб, и гербы республик, и значок комсомола в форме флага с портретом Ленина — все это символы. И все это наиболее значительные работы граверов… Не знаю, не знаю, может быть, изображение рукопожатия и похоже на эмблему Центросоюза, но что в этом плохого увидел Амир? Слишком просто, примитивно? Вот и хорошо, что просто. Зато понятно. Рукопожатие означает дружбу и взаимопомощь. Может быть, Амир считает неуместным такой рисунок на обыкновенном серебряном стаканчике? Он ищет новых путей в нашем искусстве. Может быть, нового не видит Амир в этом стаканчике?
На душе у меня было тяжело. Я бы написал Амиру, но гордость мешает — обижаюсь на него. Я бы пошел посоветоваться. С кем? Вот вопрос. Допустим, найду с кем, — есть умные, есть образованные, уважаемые люди среди кубачинских златокузнецов, — не будет ли такая просьба о совете просьбой о помощи? Я сам должен додуматься, автором хочу быть, соавторов никаких не желаю!