Айгима сидит в чужом саду на скамейке под кустом. То приближается, то удаляется стрекот мотоцикла.
«Дурочка, девчонка, дурочка, девчонка, дурочка, девчонка!»
Она повторяет эти два слова, давно уже потерявшие смысл.
Угасает день, в окнах загораются огни. Неслышными шагами подходит по садовой дорожке пожилой хорошо одетый человек в очках.
Айгима уперлась взглядом в землю и сама себе говорит: «Может ли ожесточенно преследовать друг? Может ли быть другом влюбленный? Можно ли… продолжать любить, если человек явно над тобой смеется? Можно ли себя уважать, когда он…»
Вдруг она замечает мужские ноги, поднимает голову.
— Чашечку чая, а? Что с вами? Уже давно вижу вас. Вот из того окна. Вы простудитесь. Ни о чем не расспрашиваю. Зайдите к нам, согрейтесь. Может, позвоните по телефону матери?..
Молчание.
— Может быть, подруге?
— Мамы нет, телефона никогда не было, подруги все разъехались.
— Ах, вот оно что… И товарищи тоже?
По улице с ревом проносится мотоцикл. Айгима прислушивается. Медленно говорит:
— Да. И товарищи и друзья.
— Чашку горячего чая, а?
Айгима идет рядом в хозяином дома. Они проходят мимо открытой калитки. Рывком бежит за калитку и уже с улицы кричит:
— Прощайте, спасибо!»
Амина порывисто вскочила. Мукаш ее дернул за рукав, но она стукнула его по руке и быстро-быстро заговорила:
— Не сердитесь, не кричите, должна объяснить. Этот человек, который в саду… Он хороший, добрый, но слишком принципиальный. Он оказался заместителем министра просвещения. Когда на следующее утро я… Когда моя подруга Айгима отказала Хасбулату… Понимаете, распределение было давным-давно, Айгима получила назначение в городскую школу, ее устроил Хасбулат… Решила, что не останется там, где Хасбулат, она его все-таки любила… И тогда я… То есть она, Айгима, пошла в министерство к этому самому замминистра, а он рассердился и говорит: «Поедете в самый дальний аул». Ей только того и надо было. Этого момента в сценарии нет, потому что…
Винский положил ей руку на плечо и сильным движением заставил сесть:
— Угомонитесь наконец!
— Но ведь непонятно…
— Понятно, понятно! — стали кричать слушатели.
— А сейчас будет Зулейха — она очень…
— Добрая-а, хорошая, принципиальная… — сказал Талалай, и все рассмеялись.
Амина сама себе закрыла рот ладонью. Только успокоилась немного, Винский театральным голосом проговорил:
— Милая Зулейха. Добрая, хлопотливая…
Все так и взорвались хохотом. На этот раз смеялся и Аскер. Но прекратил смех первым. Серьезно сказал:
— Хотелось бы уточнить: кто писал? Кого слушать?
Амина резким движением повернулась к Винскому, показала в его сторону пальцем:
— Он! Все это он писал. Я только переводчица — перевела Магомед-Расула и была консультантом. Мы дружно работали, и это все правда, но потом, как раз после этой главы…
— Но ведь вы только переводчица Магомед-Расула? Так я вас понимаю? — Амина кивнула. — Переводчица-подстрочникистка?
— Мне надо было хоть чем-то зарабатывать… — Амина блеснула глазами. — А вы, наверно, не уважаете женщин, правда? Вы были учителем?
Аскер опустил губы:
— Я не учитель, никогда им не был, но вас очень прошу — дайте дослушать. Скажете позднее. Если, конечно, захотите… Посидите спокойно, товарищ переводчица, и мы вас будем уважать… Читай, Яша!
Амина съежилась и отвернулась. Мне казалось — готова расплакаться.
Но может быть, только казалось? Не так-то она была проста…
— «Милая Зулейха. Добрая, хлопотливая. Ходики висят над головой, тикают, торопят. Всегда оглядывается на них Зулейха, боится, что не успеет.
В комнате тесно: круглый обеденный стол, большая супружеская кровать с шишками, диван, крытый плюшем, над диваном полочка, на полочке фотографии, мраморные слоники один за другим.
Кровать прибрана, подушка одна на другой, все аккуратно, все красиво. И скатерть на столе сверкает крахмалом, и слоники блестят, и все стулья отражают солнечные лучи. Хороший, привычный порядок.
Какой уж там порядок! Посреди комнаты, рядом со столом, загораживая проход, стоит раскладушка, в изголовье стул, на сиденье стула новые босоножки, под стулом — старые; висит на спинке стула новое платье, мятое будничное сохнет на плечиках. Спать не спит заплаканная Айгима и вставать не встает.