Зулейха смотрит на часы:
— Ой, что делать, что делать — через час запись будет.
— Не будет! — кричит Муслимат.
— Будет! — говорит Айгима, повернувшись к Муслимат.
Айгима поднимается и поспешно натягивает новое платье:
— Будет, будет, обязательно будет… Он сейчас приедет… Я ему кулак показала, он все равно приедет… Он меня любит…
Айгима валится в новом платье на раскладушку, прячет лицо, плечи ее вздрагивают.
— Нет, нет, нет! Не пойду, не могу, он меня не уважает, может, и любит — нисколько не уважает, ни во что не ставит… — громко плачет. — Он меня ду-у-роч-кой назвал. При людях, при своих друзьях.
И тут подымается во весь свой могучий рост Муслимат:
— Дурочкой? А ты дурой хочешь быть! А ну вставай, умывайся, причесывайся! До каких пор, а? Ты что, девочка? Тебе двадцать два года!
Айгима садится, пробует сказать, губы ее дрожат:
— Тетя Мус… Муслимат. Тетя Зулейха, — голос ее дрожит. — Он, он… Вы не знаете, что он сделал…
Сестры вместе, тревожно:
— Что? Что? Что он сделал?
— Он при всех…
— Дурочкой назвал? Слышали! Под-ду-маешь…
— Он без моего разрешения пошел… А потом позвал на пляж и своих друзей тоже… Он коньяк купил… Он сказал…
— Да говори ты толком! — не выдерживает Муслимат.
— Ну хорошо, — Айгима поправляет волосы, старается взять себя в руки, — я вам все, все расскажу. Я его раскусила: ему не жена, ему домохозяйка, секретарша, прислуга, уборщица, нянька, повариха… Ему рабыня нужна…
Зулейха с жалостью и недоумением глядит на племянницу.
— Как «не жена»? А что ж тогда жена?
— Ой, не торопитесь, тетя, я не досказала. Хасбулат на пляже объявил, что я не я, что не еду в аул, что меня оставят здесь, подыщут место в школе-интернате…
— Вай! — кричат обе тетки вместе.
Айгима смотрит на них: «Что родные тетки хотели сказать этим «вай»?»
Они разные: одна — толстая, другая — тонкая, одна — счастливая, другая — на нее всю жизнь положила. Сейчас вместе кричат «вай».
Во все глаза смотрят на нее, во все глаза смотрят. Ждут. От нетерпения раскрыли рты.
Айгиме трудно, боится Айгима, вдруг не поймут:
— За меня принял решение. Как посмел? А?! Наглец! — Айгима жаждет сочувствия, поддержки старших.
Обе тетки слова не могут сказать — чего угодно ждали, только не такого.
Муслимат первая сообразила — расплывается в улыбке, кидается к племяннице. Страстно обнимает, прижимает, и плачет, и смеется:
— Бедная моя! Что с тобой делает образование. Туда-сюда ехать надо! Туда-сюда выбирать надо! Кровиночка моя! Плюнь на этого научника! Правильно делаешь! Есть Хасан, над ним царствовать будешь. Ты ученая, да? Он — сапожник. Неужели не ученый?! Сколько у меня заказчиц — модницы, первый сорт. Что слышу? «Пробиться к Хасану, заказать у Хасана». Профессор своего дела! Нет больше таких в Махачкале. — Она поднимает новые босоножки, крутит в солнечном луче. И правда — они изумительны в своем цветении, линии их безупречны, нельзя не любоваться. — Муслимат торжествующе произносит? — Нет Хасана, кроме Хасана, и Айгима невеста его!
— Ты от него принесла? — едва ли не с возмущением спрашивает Айгима.
— Как так я? Зачем я? Сам. Спроси Зулейху — собственноручно принес. Профессор!
И тут маленькая Зулейха вырывает из рук сестры босоножки, швыряет в угол комнаты.
Сейчас она скажет.
Неужели скажет? Быть не может. Соседки видели, как стоит у плиты Зулейха, гости Ахмеда — мужа ее — видели, как, пряча лицо, несет к столу блюдо с пловом. Кто слышал слово ее?
И вот заговорила, серенькая, вроде бы даже запела. Тонким, мышиным голосом:
— Ты надо мной старшая сестра, умная, практичная. Жизнь знаешь. Ой, сестра, сестра-а! Как можешь? Ахмед на работе — показал бы тебе. Слушай голос родного нашего аула Ашты, слушай, как смеются над тобой. Мы из аула давно переселились. Я с Ахмедом, ты с Шарипом — обе городскими стали. Тридцать лет прошло. Сын мой здесь родился, учили, учили его, надеялись — он в море ушел, простой рыбак. Могу гордиться перед людьми аула? У тебя детей не было, муж твой погиб, наша племянница — вот кто гордость твоя, вот кто гордость моя. Ты назвала сапожника Хасана профессором. Себя назови — ведь и ты мастерица, и за тобой заказчицы бегают, живешь хорошо. Мой Ахмед разве не лучший кузнец на заводе? Тоже весь город знает. Тоже профессор своего дела. Но никто им не гордится, и сам не гордится.
— Как не гордится, если весь город знает? — перебила Муслимат сестру.