Винский сказал:
— Смотри!
Метрах в пятидесяти от нас стояла машина с зеленым огоньком, возле нее спорили Мукаш и Амина.
— Подождем, — сказал Винский, — послушаем.
— Да ну!..
— Что ты понимаешь! — сердито проговорил Винский. — Увидишь — она его прогонит. Мальчишка ей нравится, но она себя строго соблюдает.
— Раздает пощечины направо и налево?
— Помолчи! — Он стал прислушиваться.
Мукаш и Амина продолжали спор. Шофер захлопнул дверцу и поехал. Они остались. Винский подал шоферу знак, и такси подкатило к нам. Мы еще успели увидеть, что Мукаш и Амина разошлись. Она побежала к остановке автобуса, а он медленно зашагал в нашу сторону.
— Скорей не можешь?! — закричал Винский, но Мукаш на него даже не посмотрел. — Едем с нами. Перехватим у дома!
Мукаш прошел мимо и скрылся за дверью общежития.
— Пожалуй, и мне пора спать, — сказал я и притворно зевнул.
— Не валяй дурака, — Винский затолкал меня на заднее сиденье, а сам уселся впереди. — Гостиница «Бухарест»! — сказал он таксисту.
— Там давно закрыто. — Таксист принял нас за ночных гуляк, решил, что недобрали, ищем спиртного. — Хотите, отвезу на Шереметьевский или на Внуковский аэродром. Буфеты работают круглосуточно.
— Мы не пьяные, мы влюбленные, — Винский расхохотался. — Трое в одной лодке… Езжай, куда велено… Лучше расскажи, о чем они спорили: киргиз и эта девчонка?
Шофер не ответил, дал газу, и мы помчались по ночной Москве. Было тепло, свежо — недавно прошел небольшой дождь, сквознячок движения обдувал меня, но все равно голова плохо работала.
«Что такое? — спрашивал я себя. — Вообще что это такое?.. Ничего важного, ничего серьезного. Но ведь что-то случилось. Я должен, должен понять…» Мы проехали под железнодорожным мостом, потом оказались на Новослободской. Улицы были пусты, шофер ехал с недозволенной скоростью. По Лесной свернули к улице Горького, и я обрадовался, что так хорошо знаю эту часть Москвы, помню названия улиц. «Что случилось?» — спрашивал я себя. Винский повернулся ко мне, его мускулистое лицо все время двигалось. Он говорил, хохотал — все еще не выдохся. Я не слышал ни одного слова. Мне было все равно — едем, стоим, перехватим мы Амину или так просто покатаемся. «Что случилось?» — спрашивал я себя. И тут же отвечал: «Ничего. Просто наивная смешная девчонка». Потом меня стало познабливать, и я поднял стекло на правой дверце. Пришлось покрутить ручку — сделать какое-то движение, проявить активность.
— Смотри, живой! — сказал шофер Винскому.
— Да он не пьян.
— Больной, что ли? Почему молчит?
— Тебе мало моего разговора?
— Надеялся на перемену. Уж очень ты, парень, орешь.
Я подумал: «Вот удивительно: все Винского обрывают. И таксист оборвал». Но мне было наплевать на Винского, на Амину и вообще…
Вранье! Как часто мы себе врем. Как часто говорим, болтаем в уме что попало.
Мы пересекли площадь Маяковского. Непросохшее после дождя блестящее энергичное лицо поэта, освещенное рефлекторами, молодо кричало в ночь: «И жизнь хороша и жить хорошо!» Было отчетливо слышно каждое слово.
Я развалился на сиденье, хотел даже ноги задрать, но что-то меня удержало. Пришло в голову, что на этой самой машине могли поехать Мукаш и Амина. Где бы они сидели? Вот тут? Рядышком? Прижавшись друг к другу? Он бы опять укрыл ее своим пиджаком?.. Прицепился к пиджаку…
Понемногу мысли стали укладываться в какой-то не слишком стройный порядок.
Начнем с прихода к Цагатовым. Мукаш нашептал Амине, что я неодобрительно отнесся к ее танцам в ресторане. Ну и что, ну и неодобрительно… Хлопочет о восстановлении в правах учительницы и шляется по ресторанам. Ей говорят: «Нехорошо», она же и недовольна. Нахалка, просто нахалка. Разве я ее приглашал, мечтал, что переведет мою повесть, переделает? Что за ерунда — я же еще и виноват… Потом пиджак Мукаша… Устроила мне сцену, обозвала завучем. Что думала этим сказать?.. Она, видите ли, меня уважала как писателя, а я оказался школьным завучем. Это плохо? Почему плохо? Вот бы она к министру пошла в мужском пиджаке. Небось не пойдет! Значит, условности и для нее существуют… Она и в платье, в таком коротеньком, на прием к министру не явится. Вот бы зашла в кабинет и закурила папиросу… Современная даргинка. Да ну ее к черту!
Это восклицание у меня вырвалось, смачно выругался вслух.
Винский подхватил:
— Точно! К черту ее, к черту!! Об этом и твержу…
Он радостно закричал, с удовольствием. Мне вдруг обидно стало за Амину. Как это можно — только что обругал, сразу же за нее обижаюсь? Противно, что Винский ругает. Втянул девчонку. Наверно, все-таки она лучше, чем он.