— Что-то мне все это не нравится, — сказал я, косясь на портфель. — Ты что, пальто ее взял? И туфли?
Винский хлопнул меня портфелем ниже спины:
— Идем, остроумец! Что я, бандит? Чужого не берем, но и свое никому не оставляем… Знаешь, какие скамейки возле гостиницы «Россия». Чудо! Начинает светать, в голове прояснится, может, раздобудем в ночном буфете выпить и закусить. И пожрать охота, и выпить. Идем, идем!
Он был выше меня на голову. На копне рыжих волос еле держалась светлая фетровая шляпа, папироса прыгала из одного угла рта в другой; полы оранжевого дождевика развевались, как при сильном ветре.
— Похож я на иностранца? — спросил Винский. — На шведа? На датчанина? Жена, когда я был еще ее мужем, называла: «Мой скандинавчик».
Я вспомнил — Аскер уговаривал наблюдать, смотреть, слушать.
Мы поднимались по боковой лесенке на Москворецкий мост. Эта лесенка очень крута, но я был на удивление легок.
«Голова у тебя пустая, вот в чем дело», — сказал я себе.
Винский со своим необъятным портфелем тащился сзади. Я обернулся и увидел внизу идущую по пустой площади Амину. Она шла весело, легко, молодо. Каблучки звонко стучали. Красная сумка подпрыгивала в руке; она ею играла, что ли? Как девчонка. Тоненькая, независимая. Я видел ее издалека, но твердо знал: радуется, что избавилась от старых болтунов, радуется просто так. Жизни радуется. А может, и еще чему-нибудь. Ей было хорошо. Никакой драмы на лице и ни малейшего следа усталости. Шла, и чуть пританцовывала, и, кажется, что-то напевала. Так и скрылась из глаз…
Я не сказал Винскому, что видел Амину. Она для меня прошла, не для него.
А может, для себя прошла?
Рыжий Яшка помешал возникнуть душевному восторгу, который обычно является у меня, когда вижу Кремль и Красную площадь. Может быть, вызову снисходительный смешок — все равно скажу. Стены, башни Кремля, Мавзолей Ленина, храм Василия Блаженного, захватывающая дух пространственная легкость — все это до слез меня волнует, наполняет душу музыкой и удивительным ощущением: Москва с ее древним Кремлем видится мне продолжением Дагестана. Не над Дагестаном стоит, а вместе с ним. Для меня не существует Дагестана без Москвы, без Красной площади, без Кремля, но и Москвы без Дагестана тоже нет. Может быть, напрасно делаю попытку выразить эти чувства словами. Слова часто беспомощны, мелки, им не дано силы сообщить ликующего гармонического единства, охватывающего и тело и душу.
Винский помешал. Рыжий Яшка.
Он всегда, что ли, мешает? Всем? Всему? Может быть, и наблюдений не стоит? Человек он или не человек?
Мы сидели на скамье в недавно разбитом скверике с той стороны огромного комода новой гостиницы «Россия», что выходит к Москве-реке. Брезжил рассвет. Тихий и пока серенький, но уже видны были на мутной глади реки крадущиеся туманные очертания сонно плывущих барж. Тут, среди кустов отцветшей сирени, стояло несколько гнутых скамей, широких, удобных. Вечерами они полны — так хорошо отсюда смотреть на город и на Кремль и слушать через каждые четверть часа удивительный всплеск курантов: звук чистый, звук милый, ласкающий душу.
Тут хорошо молчать. Но Яшка… Он беспрерывно фаршировал меня шуточками, песенками; деловыми и грустными, практичными и бессмысленными до нелепости сведениями, открывая картины неведомой мне жизни — борьбы, страданий, радости. И все это у него называлось литературой, и он ее любил, бешено за нее дрался… Да, так получалось, что Рыжий Яшка, по-другому Яков Александрович Винский, тридцатитрехлетний, поднимающийся талант, ежедневно борется, страстно борется. Он искренний, он подлинный… Но ведь без хитростей никак нельзя. Кто не поймет механики успеха, не примет во внимание мелочей, ничего не добьется.
А при чем тут Амина? Зачем мы совершили налет на ее жилище? Ночной налет.
Объяснив мне все, он внезапно раскис. Долго и протяжно зевал, показывая все тридцать два зуба. И вдруг кинул на скамью свой необъятный портфель и свалился, как подрубленный. Человек, который никогда не спит, захрапел, выпуская время от времени не то горлом, не то носом жизнерадостные гудочки. Ну, зрелище! Огромное, закутанное в оранжевый дождевик тело. Впрочем, довольно шумное.
А я медленно переваривал тот винегрет, которым он до отказа меня наполнил.
Соблазнительно передать все его же словами. Но, черт его взял, и серьезное он калечил хохмами, актерскими ужимками. Попробую отжать, рассмотреть сухое вещество. Вы отжимали когда-нибудь мякоть арбуза? Остается тончайшее волокно, легкое, дырявое. Однако… сладкая водица отдельно от волокна тоже не напиток. Выжимать арбуз не имеет смысла.