Она сказала:
— Разве можно людям, а?
— Людям нужно, мама!
— За это деньги получаешь? Отдай написанное мне — я спрячу… У нас был мастер, сто лет назад в Кубачи был мастер… — она заговорила, не глядя на меня, с тревогой повернув лицо в неосвещенный угол комната, — этот мастер накопил много золота. Он так любил свою жену, что отлил всю ее… какой видел ночью. Ему стыдно стало — никому не показал. Но жена однажды увидела и заплакала: «Я родила тебе детей. Ты подумал, что они могут увидеть?» Тот мастер жену сделал из золота, а ты?..
— Мама! — взмолился я. — Повторил твои слова, твой рассказ. Нет золота в рассказе, есть только правда… Я у тебя научился…
— Так вот за что аллах казнит меня одиночеством!..
— Мама! Скажи — и брошу в огонь.
— Золото можно переплавить, — задумчиво ответила она… И я понял: ей будет досадно, если сожгу.
В ту ночь мама не спала. И я не спал.
Утром об этом мы не говорили. Я должен был уехать. Прощаясь, мама спросила:
— Фотокарточку папы, где снят с тобой на руках, можно увеличить? Хочу повесить на стену.
— Чтобы люди видели? — спросил я и с трудом удержал улыбку радости.
— Да, — вздохнула она. — Пусть видят люди!
Солнце начало греть спину, на клумбе распрямились цветы, все чаще деловито проходили разные люди; толстый важный человек скрылся за дверью гостиницы: от этого прошедшего мимо дородного человека пахну́ло изысканной сытостью; мне представилось: он шеф-повар одного из многих ресторанов необъятной «России». Я вздернул плечи, стало нехорошо: подумать только — Винский, совершенно ненужный мне болтун, завлек сюда, на скамью, сделал сторожем своего портфеля. Нелепая ночь! Изучаю жизнь, знакомлюсь с неведомыми людьми? Под этим соусом можно утратить самостоятельность, оправдать любую форму безделья. Чего ради? Да ну его к черту с его портфелем!.. Бросить и уйти? Но это невозможно… Я уныло поплелся к дальнему западному входу. В вестибюле у конторки стояла очередь интуристов.
Не глядя на усатого швейцара с золотыми галунами, я подошел к гардеробу. Из-за стойки вынырнул сонный гардеробщик, оглядел меня с ног до головы.
Дрожа от бессонницы и утреннего сосущего голода, я спросил:
— Открыт сейчас хоть какой-нибудь буфет?
Гардеробщик презрительно сощурился. Он был стар, опыт наложил на его лицо глубокие морщины.
— Ищешь опохмелочную? Мотай, браток, на Тишинский рынок. Нашел куда прийти!
Вешалки пустынно сверкали никелем. Два плаща, один зонтик, три мужские шляпы. В глубине виднелся оранжевый дождевик.
— Так вот же! — вскричал я. — Пропустили же вы мужчину в том рыжем плаще. Куда пошел?
Гардеробщик истово высморкался в клетчатый платок. Ему не хотелось разговаривать.
— Тот дядька в рыжем дождевике, — продолжал я, тыкая пальцем в глубь гардеробной, — куда он мог пойти?
— Вам что? Ну, прошел иностранец…
— Никакой ос иностранец. У меня его портфель. Не хотите пропускать — повесьте портфель на его крючок… Надоело ждать!
Гардеробщик не поверил ни единому слову. Поднял трубку внутреннего телефона, пробормотал что-то невнятное — откуда ни возьмись возник бодрый, напомаженный администратор.
— Портфель?! — воскликнул он, задирая брови. — С чего вы взяли, что гардеробная гостиницы должна служить вашим подозрительным целям? Как это повесить на чужой номер? Вы думаете, что говорите?!
— Зачем мне думать? — устало сказал я. — Портфель моего приятеля, под видом интуриста он пошел в буфет.
— Воображаете, что мы, служащие гостиницы, обязаны знать, кто вы и кто ваш приятель?.. Сделайте одолжение, не отвлекайте меня. Сидите ждите. Не навязывайтесь, не напрашивайтесь…
— Могу я оставить ему записку?
— Пользуйтесь почтой, молодой человек!
Администратор с достоинством удалился.
Еще с полчаса, сидя в кресле, я ждал Винского. Гардеробщик не спускал с меня глаз. Все это мне так надоело, что, зажав портфель под мышкой, я пулей вылетел из гостиницы, сел в такси и минут через двадцать был на своем седьмом этаже в общежитии.
На ручке моей двери висел кинжал, подаренный мною Мукашу.
Швырнув портфель на кровать, я побежал в душевую. Только освежившись под холодной струей, я снова почувствовал себя человеком.
В коридоре мне встретился Савва Ярых.
Помните, где-то я уже упоминал этот случай, Савва произнес удивительную фразу:
— Сочиняй, брат ты мой, если хочешь добиться правды!
Вот и все. Вот и кончился проклятый вторник.
ГЛАВА ШЕСТАЯ