Так мы с преподавателем философии соревновались: кто больше задаст вопросов, на которые нет пока сколько-нибудь ясных ответов. Под конец я вспомнил современную притчу. В Кубачи приехал к своим родственникам какой-то краснодарец. Он родился в городе, впервые поднялся к нам в аул. Но его родители были кубачинцами и сыну своему внушили, что он горец. И вот он, тридцатилетний мужчина, погостив несколько дней, забрел как-то на годекан, где вели меж собой беседу самые старые наши старики. Как только он подошел — они замолчали.
Приезжий поклонился им и, обиженный молчанием, сказал по-кубачински:
— Я ваш, я горец!
— Какой ты горец, — махнул рукой столетний Ибрагим, тот самый, что шутками сыплет как из мешка, а сам за всю жизнь ни разу не смеялся. — Если ты настоящий горец, — сказал приезжему наш серьезный шутник, — докажи нам, и мы тебе поверим.
— Как доказать? Вы же слышите — говорю на вашем языке, отец и мать научили меня.
— Есть теперь и урусы, болтающие по-нашему. В нынешний век люди чему хочешь научатся. Тебя и по походке видно, что ты чужой. Верхом без седла можешь?..
— На коне? Могу! — расхрабрился приезжий.
— Зачем на коне? — сказал Ибрагим. — Верхом на слепом ишаке можешь с завязанными глазами проехать по краю пропасти? Приведу ослепшего ишака, завяжу тебе глаза — садись верхом. Если не свалишься в пропасть, значит, ты истинный, кровный горец.
Подумал, подумал приезжий и скрепя сердце дал согласие на такое испытание.
Тогда Ибрагим сказал:
— Смотрите, люди, согласен… Ну, ты и правда горец. Только вот беда — ишак, которого приведу, тоже наш, горный. Посчитай-ка на пальцах, выходит, что два будет горца. Как отличим одного от другого?
Все рассмеялись. Услышав шутку, приезжий криво улыбнулся. Один Ибрагим остался серьезным.
— Почему шутишь и не смеешься? — спросил приезжий старого Ибрагима.
— Мне плакать хочется, — ответит тот. — Наши люди уходят жить в долину. Все больше и больше таких. Живут в городах, получают зарплату на фабриках и в конторах, а чуть что — называют себя горцами. Если приедут на неделю погостить — из всех сил тужатся показать, что они горцы… Вот ты подошел к годекану — мы замолчали. Почему замолчали? Знаешь, нет?
— Приняли за чужого?
— Э-эх! — покачал головой столетний Ибрагим. — Что понимаешь ты, пришелец? Мы замолчали, ожидая твоих умных речей. Думали — расскажет нам ученый из города, что есть нового в мире, что появилось нужное и еще неизвестное нам. Ты ничего не рассказал, ничем не поделился. Раньше кубачинцы уезжали, чтобы вернуться, привезти домой изделия рук иноземцев и тайны их ремесел. А ты? Ты хочешь получить наше признание и увезти в долину славное имя горца. Для этого согласился взнуздать слепого ишака и себе самому завязать глаза… Что бы ты теперь ни рассказал нам, можем мы тебе поверить, а?
Выслушав притчу, преподаватель философии спросил меня:
— Ну, а вы, положа руку на сердце, что скажете: чувствуете себя горцем, бережете свое внутреннее горство?
— И берегу, и само держится.
— А когда книги пишете, вы тоже горец?
— Когда книги пишу, стараюсь не забывать серьезного шутника Ибрагима, не завязывать себе глаза… Да, стараюсь!
Все шло как нельзя лучше. Второй день, третий день — хорошо, тихо, спокойно. Дом — библиотека — дом, возвращался к ночи. Кто-то из товарищей, встретившись в коридоре, сказал:
— Мукаш тебя ищет. Взволнован…
— Взволнован? А когда бывает не взволнован? Увидишь — передай: нет для него Магомед-Расула!.. Так и передай!
Я горд был собой. Мобилизовался. Выбросил из головы и чужие дела, и чужое беспокойство. И проклятый вторник выбросил.
Что было? Ничего не было! Ерундовское чтение, ерундовские, недостойные серьезного человека разговоры. Я серьезный, волевой, горжусь этим. Человеку свойственно гордиться. Причина отыщется. Один тем гордится, что привлек к груди несчастного, накормил и обогрел путника… Другой гордится, если найдет силы побороть традиционное гостеприимство — не открыть свой дом страждущему. Подумай, серьезный человек! Каждого кормить, обогревать — по миру пойдешь, да?