И я уже не досадовал на нее за это.
Дневник Кавсарат, вернее — форма, в которую облекла Амина наиболее выпуклые эпизоды, позволила ей придать всему повествованию собственный взгляд на вещи. Горожанка впервые приехала в высокогорный аул. Упрямая, резкая, самолюбивая.
Выиграла ли от этого повесть?
Не знаю… Не знаю…
Мне так и не удалось прочитать перевод до конца. Помешали. И все-таки запомнил многое. Вот, например, довольно длинная запись, в дневнике она заняла едва ли не двадцать страниц. Всю ночь писала? А может, потом писала?
«30 сентября
Ночь.
Пора бы понять себя. Боюсь признаться! Хотя видеть и слышать в этот поздний час никто меня не может.
Во мгле светятся осенние костры. Я, горожанка, не знаю, чабаны ли отваживают волков, земледельцы ли сжигают старую листву, колдуньи ли собираются в горных туманах, чтобы мутить разум завуча нашего Башира Ахмедовича…
Смешно. Даже в дневнике величаю его по русскому обычаю. Так принято. Учителя, учительницы в отличие от простых смертных получили обязательное отчество. Даже первого секретаря райкома партии называют в соответствии с народным установлением Рашидом, а не Рашидом Абдурахимовичем. От этого он ничуть не проигрывает, никому в голову не приходит, что не оказано ему должного уважения. Педагоги вбили себе в голову: им положена особая, иноязычная привилегия. Пусть тешатся…
Сегодня воскресенье, нерабочий день. Послезавтра месяц, как приехала. Одиннадцатый день не пишу дневник…
Я говорю: сегодня, а это значит сего дня, хотя день еще и не настал, сверкает ночь. Никогда бы в Махачкале не написала, что ночь сверкает. При том, что там в окне видны блестящие рельсы железной дороги, желтые лучи рефлекторов; на тихой глади моря отражается дорожка луны, на улицах светятся фонари и бессонные окна, а береговая охрана запускает в небо длинные молочные полосы. И все-таки махачкалинская ночь не сверкает.
Здесь, в горах, и сквозь небольшое окошко я получаю свой мир созвездий. Ковш Большой Медведицы все ниже и ниже и вот уж чертит раму окна, и каждая звезда сама по себе смеется, просится в душу. И так умыты все они прозрачностью, так глубока окружающая их чернь, так величаво их значение, что все существо летит им навстречу, загораясь бездымно и беспламенно, одними лишь мыслями. И спать не можешь, бежишь от сна, как от печали. Да и какой сон, если горное небо снова и снова рождает в тебе сверканье каждой твоей звезды?
«У тебя много звезд, девочка, — сказал однажды путник, простучав своим посохом пустынную улицу. — Не береги их. Сбереженная для себя звезда падает на дно души камнем. Рассыпай и теряй свои звезды, пусть люди подбирают. Не бойся людей, подбирающих звезды. Подняв с земли твою звезду, и сами они начнут светиться…» Так сказал случайный путник и скрылся.
Литература, да? Мир, как литература, и литература, как мир, а я только маленькая учительница.
Терять или беречь свои звезды? Путник не сказал, что во мое звезда, а что комок слов.
Узенькая кровать и столик. На нем стопа ученических тетрадей. Это мир моей литературы?
Башир Ахмедович, вас спрашиваю.
Что бы вы сказали, Башир Ахмедович, когда б узнали, что веду дневник и ваша персона не только в школе и в семье живет, но и на листках моего дневника? Вот уж чего от меня не ждете, знаете, что не модны у современной молодежи дневники.
Спрашиваю себя: «Не графоманка ли ты, Кавсарат? Не потому ли строчишь, что радость тебе доставляет появление на бумаге складной фразы?.. А еще бывает мгновенье, когда запечатлеваешь мимолетную черту характера, рисунок человеческого и рисунок природного движения, почерк ветра, тень птицы, сверкнувшую под ногами молнию…
Башир Ахмедович, заведующий частью! Разве не слышите, во что обращается ваше привычное наименование, когда переменишь в нем один лишь слог? Вы охотно и с должностной гордостью воспринимаете сложносокращенное слово «завуч», но случись, назвала бы вас «завчасть», как вздыбилось бы ваше самолюбьице!
Вы живете в заоблачном ауле, но не видели молний под ногами и не восхищались тем, что можете стоять над грозой. А я открыла для себя радость именоваться горянкой не где-нибудь, а в серой Лайле, где серые дома и серые люди в серых одеждах на фоне изумительных гор. Разве поняла бы я когда-нибудь высокое звание горянки и горца, если б впервые в жизни не увидела здесь, как далеко внизу сверкают в тучах молнии, и не услышала бы громов, рокочущих подо мной?