Литература, опять литература!
Сколько раз я начинала и на мелкие клочья рвала письмо к тому, кого в Махачкале называла своим будущим мужем. Он не любил возвышенный стиль, всегда возвращал меня на землю и говорил, что я заражена литературщиной. Он говорил, что литература есть дело: хлеб ученого, и хлеб учителя, и хлеб писателя, и предмет изучения, и школьный предмет. Кандидат!
Он говорил: «Мы такую свадьбу отгрохаем, что от зависти к кандидату лопнут доктора филологических наук… А потом будем работать. И отхватим свой кусок. Твоя взволнованность и мой цемент. В результате — напряженный бетон».
А я поднялась в горы и полюбила мальчиков и девочек, но Башир Ахмедович запрещает мне их любить и требует, чтобы прекратила чувствовать на уроках и чтобы спустилась до учебного плана, и не выходила за границы программы, и не совращала юные души пустым громыханьем.
Мы за последние десять дней столкнулись с ним четыре раза.
Он мне посоветовал:
а) Быть на высоте.
б) Не заноситься.
в) Не опускаться.
г) Не выделяться.
д) Не сметь.
е) Привыкать.
ж) Дерзать.
За стеной спит Ханича, маленькая старушка. Она меня кормит обедами, называет доченькой, в девять вечера говорит, что нужно ложиться спать. Два ее сына, Аслан и Габиб, — люди взрослые, многосемейные. Один — грузчик на элеваторе в Дербенте, другой — носильщик на махачкалинском вокзале. То, что Аслан носит на спине мешки, Ханича понимает и рада, что ее старший сын хорошо устроен. Младший, сорокапятилетний Габиб почти каждый год приезжает к ней в гости. Вот уж десять лет он работает носильщиком. Приезжая в гости, рассказывает маме, как подходят поезда, как он берет у пассажиров узлы и чемоданы, помогает спустить в камеру хранения или погрузиться на такси. За все эти годы старая Ханича так и не поняла, что делает ее младший сын. Ни разу в жизни не видела поезда. Когда слышит, что приезжают пятьсот — шестьсот человек, — хохочет, думает, что с ней шутят. Раньше, когда ходили паровозы, Габиб пробовал объяснить маме, как выглядит эта огромная железная махина, как гудит, пыхтит, как в топке ее полыхает струя мазута. Она только рукой махала:
— Дракона приручили, да?
Со временем она смирилась с тем, что приручили дракона. А потом смирилась и с тем, что нет больше дракона, вместо него появилась другая, более тихая машина — тепловоз. Ханича видела автомобиль, автобус, самолет, вертолет. Привыкла. Поезд, в котором по железным рельсам приезжает одновременно так много людей, она представить не может. Но больше всего удивляется — как так сын ее берет у людей чемоданы, переносит с места на место и получает за это деньги? Каждый раз и за обедом, и за ужином Ханича расспрашивает:
— Люди его зовут или он сам к ним подходит?
— Его зовут те, кому трудно нести, — женщины и слабосильные мужчины.
— Больные?
— Бывает, что и здоровые.
— Если больные — даром надо помогать. Если здоровые — пусть сами несут…
Она говорит и качает головой, не верит, что младший ее сорокапятилетний сын Габиб честно зарабатывает свой хлеб.
Ханича подымается затемно, доит корову, приносит и ставит на стол рядом с кипой тетрадей глиняную плошку с парным молоком. Я не люблю парное молоко, не пью, она все равно приносит. Я прошу не стирать мое белье — все равно стирает. Она добрая. Узнала, что нет у меня ни одного широкого, ниже колен платья — принесла от соседки:
— Ее дочка Асият три года как померла от чистой болезни. Платье зря лежит — возьми, в их семье нет женщин, которым годится.
Я не взяла. Ханича сказала:
— Правильно — не берешь, я тоже не люблю, когда люди дарят, будто у меня нет, на что купить. Сыновья мне присылают: старший двадцать, младший тридцать рублей каждый месяц. Не пойму только, чем мой Габиб зарабатывает — неужели, правда, носит чужие чемоданы?..
Сейчас Ханича храпит за переборкой, а я пишу дневник. Зачем, для кого пишу? Для кого ношу чемоданы?..
Вот что было вчера в гулкой пустой школе, когда ушли из учительской все, кто мог бы меня хоть взглядом поддержать.
Башир Ахмедович попросил остаться. Громко сказал, чтобы все учительницы слышали:
— Кавсарат Самадовна!
— Слушаю вас…
— Помогите кое в чем. Задержитесь, когда все уйдут. Такова необходимость.
И все ушли, а я осталась.
Он пошелестел бумагами и, не глядя на меня, сказал:
— Накопились факты. — Вздохнул, повернулся ко мне лицом: — Предварительный разговор.
Смеркалось, за окном падали снежинки. Первый нежданный снег ложился на зеленую листву, и мне хотелось выбежать, скатать снежок, завизжать от восторга. Но грозила крутая желтая гора напротив. Ветер сдувал с нее снег. Голая, желтая, на ней ничего не росло, как на лысине Башира Ахмедовича.