Он поставил на стул три бутылки пива… Часа два назад, когда я провожал его и Анастасию Ивановну, Савва острым глазом подметил, что я в смятении. И пообещал вернуться. Я его словам значения не придал, хотя и подтвердил, что на душе тревожно.
И вот… вернулся. Открыл бутылки, разлил пиво по стаканам; пена свесилась через край.
— Пивом не чокаются, — сказал Савва, когда я потянулся было к нему со стаканом. — Давай без церемоний. Жара. Добыл холодного. Взял бы больше, да денег нет. «Ахча джок!» Это я по-казахски сказал, что нет ни шиша. Понимаешь по-казахски?.. Ладно, Мусульман, хлебни, потом разберемся, кто и по-каковски понимает. — Он в два глотка опорожнил стакан, снова налил, снова выпил, плотно уселся против меня:
— Ну, выкладывай. Влюбился? По твоим магометанским глазам кондуктор и тот сообразит: переживаешь любовную драму.
— Почему кондуктор? Трамваи в Москве без кондуктора.
— Такие переживания доступны и автомату… А откуда у тебя, прости за откровенность, аромат в комнате? И что за портфелище на стуле? Н-ну, шикарная утроба. Чего в нее пихаешь?.. Как это — чужой портфель? Открыл в своей комнате камеру хранения забытых товаров? От портфеля более всего и несет. Ну-ка, ну-ка!
Я хорошо помню: вытащил из портфеля несвежую курицу, выбросил, вынул рукопись, высушил на солнце — вот она передо мной. А Савва неожиданно извлек пакет в пергаментной бумаге. Развернул. И сразу же комнату туго набил невероятно острый запах сыра.
— Глянь-ко, молчал! Ох, Магомед, Магомед! Что способнее к пиву, чем калининский сыр! Вытаскивай из ножен знаменитый свой кинжалище. Будем рррезать. Любишь рррезать? Дррамы любишь?
Мы мгновенно прикончили пиво, съели сыр, хотя, признаться, не питаю страсти к ароматичным сырам.
— Что ж, произноси, — сказал Савва. — Опять молчишь. Не подготовился к выступлению? Не мог предварительно сочинить бумажку с текстом?..
— Савва! — сказал я. — Мне действительно подошло время влюбиться.
— Ну, ну! Ты ведь женат, тебя дома ждут ребята…
— Савва, я попал в глупейшую историю…
— Мне ребята говорили: бредишь Аминой, которая и швец, и жнец, и на дуде игрец. Кажется, видел — промелькнула красной сумочкой.
— Савва, я начал влюбляться не в нее, а в то, что сделала со мной, с моей книгой… Еще не дочитал. Но это уже не мое, а нечто совсем другое. Теряюсь, Саввушка…
— Я давно потерялся, Магомед.
— Такие, как ты, не теряются.
— Давным-давно потерялся, Магомед… Вот проводил свою Анастаську и вернулся выслушать тебя и утешить. Но и во мне такое кипит: смотреть в мою душу, равно как на вольтову дугу или через глазок конвертора, где варится сталь. Необходимы, брат ты мой, темные очки… Не торопись, а старательно рассуди, и совместно решим… Вот о чем нам с тобой необходимо думать: есть у нас, у писателей, нормальная человеческая душа? Собственная? Обществу не принадлежащая? Не вообще, так сказать, обществу, на повестке дня, а будущему и задачам нового поколения, его воспитания?..
— Прости, Савва. Я увлекся чтением. Спасибо за пиво, за намерение утешить. Пока что тебя не понимаю.
— Наверно, думаешь — выпил Савва? Кроме пива, в рот ничего не брал. Точно тебе говорю. И еще раз подтверждаю: не приехал бы, когда б не постная твоя рожа, когда б не почувствовал: плохо нашему Магомеду… Так ведь и мне плохо…
Он швырнул на кровать пиджак, стянул через голову рубашку, остался в белоснежной майке.
— Обрати внимание: сверкающая забота! Анастаська держит меня в должности кумира — несет жертву за жертвой. Перед самым отъездом все запасы сорочек и маек постирала и выгладила, а мою писательскую персону причесала и полила одеколоном, а сверх того собственными перстами сняла с меня все пылинки, устами же произнесла: «К молодой летишь, так будь же и сам молодым!» Догадываешься, чего добивалась? Материализации образа!.. Ну что вылупился, равно как цыпленок из яйца? Анастаська моя желает, чтобы предстал перед юной своей героиней недоступным и возвышенным. Чтобы ни перед кем не являлся без галстука. И особенно перед Натальей… Опять ее понял? Слушай и впитывай: супруга моя Анастасия свет Ивановна сильно заинтересована выставить меня дураком, надутым индюком писательского звания. Тогда опасности не будет: все надо мной, бывшим строителем, примутся потешаться: явился, дескать, в тюменские болота шикарный корреспондент…
— Продолжай, Савва, что замолчал? Говоришь — нет у писателей человеческой жизни, души нет, начал о материализации образа…
Савва досадливо отмахнулся:
— Не обращай внимания. Ты, ты рассказывай! О своих трудностях. Я к тебе приехал. А у меня и билет выправлен на самолет в Тюмень, через три часа вылетаю. Обещал тебе — вот и приехал.