Я несколько дней пожил у дяди и увидел — он и рестораны полюбил, шашлык от души полюбил, суп пити, цыплят табака, вино и такое и эдакое, эстрадный оркестр, танцы между столиками тоже полюбил мой дядя Раджаб. Жена его Белла, хотя они трехлетие свадьбы отпраздновали, только чужих детей по головке гладит… Я разве старик, разве могу их наставлять? Дяде двадцать восемь, а мне только восемнадцать. Дядиной жене исполнилось двадцать пять — перед ней я мальчишка… Все-таки я дядю как-то осторожно спросил:
— Скажи, Раджаб, сын твой братом мне будет двоюродным, правильно?
Он посмотрел на меня, как на помешанного:
— Какой сын? О чем говоришь?
— В большом городе, что, не рождаются дети?
— Ты чудак какой-то. Моя жена Белла, не знаешь, что ли, солистка в эстрадном оркестре. Если затеет такое дело, подведет весь коллектив.
Я удивился, как они живут. Ложатся спать в два, в три часа ночи. Приезжают после концерта друзья, начинаются разговоры, веселье. Я не отказывался — пил с ними вино. Как-то раз дядина жена Белла спросила, почему не танцую.
— Я был бы рад, тетя, — в квартире тесно плясать. А западные танцы не знаю, не учат у нас в Кубачи.
Ей не понравилось, что тетей назвал.
— Надо, племянничек, культурой овладевать. Очень уж ты… простоват и слишком тихий.
Сказала бы она в Кубачи, что я тихий, — смеялся бы весь народ.
Я хорошо гостил у своего дяди в Баку. В двух театрах побывал, в цирке; раз пять видел на эстраде свою тетю, хлопал ей громче всех. Она и поет, и танцует, и на гитаре умеет играть — хорошая артистка, как теперь говорят, «модерная»… Я и в ресторан ходил, и на футбол попал: не мог понять, почему люди кричат, кому грозят… Да, все прекрасно в большом городе. Моды, танцы, джаз, квартирные удобства, такси на каждом шагу — были бы деньги.
Неделя прошла, другая. Как-то утром, когда завтракали, дядя спросил:
— Нравится в городе жить?
Я не знал, что сказать. Вытер пот со лба.
Дядя ухмыльнулся.
— Да, — говорит, — летом в Баку жарко, не то что у нас в горах. Вижу, соскучился по Кубачи.
Я ему подмигнул:
— Дядя Раджаб, ты ведь тоже соскучился.
Он посмотрел на свою жену Беллу, потом снова на меня:
— С чего ты взял? Не выдумывай!
Я молчу.
Дядя вздохнул, еще раз вздохнул и говорит жене:
— Белла, возьми хоть раз отпуск летом — махнем в Кубачи. Ты ведь так и не побывала в моих родных местах.
Она пожала плечами:
— А что там у вас хорошего? Деревня и деревня. — Глаза у нее стали скучные-скучные. Вдруг вскочила — сразу видать, что артистка, меняется, как хочет. Кинулась ко мне: — Хартум, дорогой, сколько прошу мужа — «расскажи так, чтобы мне захотелось поехать». Он не умеет. Может, ты сумеешь объяснить, что я в Кубачи потеряла. Ради чего должна бросить Баку?
Я представил себе ее на улице нашего аула и рассмеялся.
Она рассердилась:
— Что смешного?
— На таких каблучках, на шпильках, в Кубачи ходить — ноги сломаешь.
— Обрадовал!.. Скажешь небось, и губы нельзя красить?
— Нельзя.
Она, кажется, даже довольна была, что нельзя.
— Раджаб рассказывал, что вечера в горах прохладные. Брюки тоже запрещается носить женщине?
— Носи на здоровье. Только не брюки — бумазейные шаровары. Надевай под платье.
Тут на нее смех напал, громко хохотала, долго.
Я смотрел на нее, смотрел.
— Что смотришь, Хартум?
— Вижу у тебя на кофточке большое, эмалированное, вроде блюдца, не пойму что.
— Брошка… Тоже не разрешается носить в Кубачи?
— Медная?
Она отвечает с вызовом:
— Да, не золотая. Медная, зато модная!
— А что на ней изображено? Я и так смотрю, и эдак…
— Женское лицо, племянничек. Протри очки — увидишь.
— Я тоже так думал, боялся сказать: один глаз большой, другой маленький, нос кривой, на голове вроде сена…
— Ах, племянничек, племянничек! Эта брошка эстонская, с большим художественным вкусом. Ты вот мастер — попробуй сделай что-нибудь подобное… Сказать тебе откровенно?.. Снизойдешь, чтобы серьезно говорить с женщиной? Вы в вашем Кубачи, может, и способны к тонкой ювелирной работе, но давно окостенели. Ни один современный человек, ни одна современная женщина…