Дядя Раджаб взял меня под руку:
— Пойдем, Хартум, погуляем.
Мы с ним вышли на улицу, выпили за углом по кружке пива. Я видел, что ему не по себе.
— Никогда не спорь с женщиной, — сказал он и тяжело вздохнул.
Я тоже вздохнул.
— Ты-то чего вздыхаешь, гость дорогой? — Дядя невесело рассмеялся. — Смотрю на тебя, слушаю тебя… Как говоришь с Беллой, с женой моей! Думаешь, красиво?
У меня внутри все закипело:
— Раджаб, знаешь, как люблю Кубачи, — жизнь готов отдать! В словах жены твоей слышу насмешку, с первого дня слышу. Надо мной насмехается — бог с ней! Над тобой — еле сдерживаюсь. Над родным нашим Кубачи, над мастерством отцов и дедов наших — не хочу этого терпеть, не желаю молчать.
Дядя покачал головой, улыбнулся:
— Теленок ты, теленок! Белла все подстроила, заранее мне сказала: «Увидишь, Хартум не пригласит меня в Кубачи, не верю в ваше горское гостеприимство». Она попросила тебя красочно описать наш аул. А ты? Стал над ней подтрунивать. Что, неправда?
— Прости, Раджаб. Неужели забыл наш народ? Привезешь жену, чтобы над тобой и над ней смеялись. Она барыня, белоручка. Хоть и твоя жена, хоть ты ее и любишь, сознайся — избалована, капризна…
Дядя Раджаб нахмурился, дернул меня за рукав:
— Прекрати сейчас же! Что ты знаешь о городской женщине, что понимаешь в труде актрисы? Работает с утра до ночи. Репетиции, склоки, туда, сюда…
Я уважаю дядю, но не удержался, смех разобрал: опять представил себе жену его в Кубачи.
— Раджаб, Раджаб, вот бы увидеть Беллу, как она сидит и доит корову… — Я залился хохотом.
Дядя обиженно поджал губы:
— Ты совсем, что ли, глупый? Разве все должны доить? Мое твердое мнение: кубачинские женщины ни держать не должны коров, ни доить. Матери и жены нашего аула не крестьянки, а фабричные работницы. И мужчины наши не крестьяне, и Кубачи не сельская местность, а хочешь знать — даже не аул.
Я слушал его и думал:
«Кто изменил знаменитому нашему аулу златокузнецов — обязательно находит причину. Одному удобств не хватает, другой по горам не может ходить, третий от любви изнемог к городской девушке — потому переехал. Был бы я постарше — сказал бы своему дяде…»
Раджаб будто читает на моем лице.
— Своего ума нет, за стариками повторяешь. Ты молодой — приглядывайся к новому. В Кубачи тяжело жить, женщинам особенно тяжело. Ничем не оправдана такая жизнь. Если б она была вызвана необходимостью, если б только в тех условиях могло существовать наше искусство и мастерство… На самом деле, живя вдали от культурных центров, кубачинские мастера отстают, замыкаются в себе, сопротивляются веяниям современности. Обрати внимание на слова Беллы. Кое в чем и она права.
Я не сдержался, ответил дяде:
— Знаешь, Раджаб, уважаю Беллу как твою жену, признаю артисткой, хотя и не все в ней нравится. Разве берусь ее переучивать? Пусть и она меня не учит. Ее мнение о нашем кубачинском искусстве ничуть меня не интересует. Надо следить за модой, да? Тысячу лет стоит Кубачи. Моды сколько раз менялись, а наши изделия живут и будут жить…
Дядя слушал, слушал, вдруг посмотрел на часы:
— Мне пора на работу.
Я пошел его провожать. Он мне сказал:
— Все-таки не напрасно хотят перевести Кубачинский комбинат в Махачкалу…
Я и разговоры забыл, и споры:
— Ой, Раджаб, я тоже слыхал, носятся слухи. Это серьезно? Откуда знаешь, кто сказал?
Он еще раз взглянул на часы, ускорил шаг:
— Опоздаю из-за тебя. Идем скорее.
За три недели первый раз позвал меня дядя к себе на работу. Интересно, правда? Златокузнец в большом городе называется ювелир. Наверно, прекрасные условия. Подходим — вывеска «Ремонт часов».
— Что случилось, а, Раджаб? Профессию переменил?
Он прижал палец к губам — значит, болтать не надо. В самом деле, стоит очередь к его окошку. Зачем болтать перед заказчиками? Заходим в его закуток — метра два, больше не будет. Кругом в таких же закутках часовые мастера. Двадцать, двадцать пять — не считал. Один стучит, другой жужчит — точит на токарном станочке, третий ругается с заказчиком… Никогда не видел ничего подобного. Часы на стенах тикают, звенят, басовой дают бой; время на всех разное — с ума можно сойти!
Дядя натянул черные нарукавники, схватил резец… Первому заказчику надо надпись на часах, второму — пластинку к портфелю: «Уважаемому директору от коллектива». Одна за другой почетные грамоты пошли в толстых папках. Какие хорошие люди, сколько их в Баку! У гравировщика надо спрашивать об этом. Спортивные кубки, серебряные вазы — всюду нужны надписи. Вот принесли брошку — булавка отломилась, суют подстаканник — ручка отлетела. Старушка притащила ошейник: «Бобику, ненаглядному песику, в день рождения от любящей бабушки».