Я долго стояла, не чувствовала тяжести воды в мучале. Как очарованная. Спросите — чем? Голоса из окон, тихий ветерок, щебетанье ласточек — они тут живут, с нами. Молодые уже летать научились. Сколько стало ласточек! Как челночки, мелькают поперек узкой нашей улицы. Ласточки меня так обрадовали? Может быть, мальчишка на крыше? Раннее утро, а он, смотри, уже забрался на самую верхнюю точку аула, на крышу Кунакла-дворца, запустил оттуда бумажного змея. Голубой, с красным хвостом, змей. Как захотелось мне побежать к мальчишке, намотать на палец нитку! Смех разобрал: такая взрослая, чего захотела.
Повернулась от соблазна, спиной стала к мальчишке. Думаете, образумилась, на кухню воду отнесла? Нет, подумать только, меня подносы заинтересовали. Невидаль какая, медные подносы. Штук пять на соседней крыше горели, будто спрыгнули с самого солнца. Тут же на тонких ножках стояли, как барабаны из оркестра, черные чугунные казаны. К ним будто дети подбежали, мал мала меньше, котлы с бронзовыми крышками. За ними желтые и черные мучалы, сероватые кутки… Что за парад? Никакой не парад. Просто Аминат, старая мать Каймараса, надела наизнанку платье, уселась на корточки и, зажав в кулаке тряпку с золой, наводит блеск на свою кухонную утварь. Вдруг повернула крышку и ослепила меня. Я невольно отвернулась и… увидела: стоит прямо передо мной Каймарас. Зубы сверкают не хуже той меди, что начистила мама его Аминат.
— Здравствуй — салам! Как спала — выспалась? Вижу, Мадина, ты радостная. Скорей всего я приснился, а?
Ей-богу, я, не подумав, ему улыбнулась. Да нет, не ему я улыбнулась — настроению своему. А Каймарас на свой счет принял. Тихим шепотом стал говорить:
— Подобна маслу твоя улыбка, Мадина. Наконец-то меня позвала…
— Подожди-ка, подожди. О чем ты?
— Я после завтрака на балкон вышел. Ты с полным мучалом остановилась. Сердце подсказало — меня ждет. Скорей-скорей рубашку надел, побежал к тебе, дорогая.
Если б подруга моя так соврала — ей-богу, расцарапала бы ей лицо. Если б я мужчиной была, избила бы Каймараса. Проклятые пережитки не позволяют в драку вступать с парнями. Что делать? Повернулась и ушла в дом.
Каймарас вслед закричал:
— Э-эй, Мадина! Что случилось? Торопишься?.. Ладно, не горюй, еще встретимся. Мне тоже на работу пора.
Во мне огонь вспыхнул. Сняла кое-как мучал с водой и опрометью помчалась на крышу нашего дома.
— Каймарас, Каймарас! — заорала я во всю глотку.
Он с удивлением обернулся. Никогда, верно, не видел, чтобы девушка так размахивала кулаками.
— Не смей, слышишь, Каймарас! Никогда больше не вздумай подходить ко мне. У меня хоть и нет отца и братьев…
Мама схватила меня за подол, втащила в дом:
— Совсем, что ли, спятила?! Что подумают люди!
Противный Каймарас. Какое хорошее было утро, радость распирала грудь. Подошел этот белозубый — все испортил. А я-то еще собиралась в него влюбиться…
Да, собиралась! Вы то ведь знаете, что меня толкнуло. Вам известно, что я с Айшой, с бывшей подругой моей, поссорилась из-за того, что она зря меня приревновала. Тогда-то я и дала клятву, что заставлю себя влюбиться в ее белозубого тюленя. Выходит дело, я стала клятвопреступницей. Пусть! Лучше сгорю в адском пламени, но Каймараса к себе не подпущу, говорить с ним не стану, слушать не буду…
Все-таки я вам не сказала, да и сама себе боюсь признаться, из-за чего в последний месяц хожу злая, как майская верблюдица.
Началось с дяди. С чужого дяди. У меня тоже есть дядя — зверолов на Каспийском море. Зимой тюленей ловит для зоопарков. Вот бы ему Каймараса поймать, посадить за решетку… Мой дядя живет в Дербенте, меня ни разу не позвал в гости — никуда в свои семнадцать лет я еще не ездила. И не хочу. Модной, что ли, становиться, городской? У нас две комсомолки уехали в Махачкалу. Когда на каникулах гуляют по родному аулу, все на них пальцами показывают. Нет, нет, ни за что не изменю Кубачи. Школу кончила отличницей, в институт не хочу. У меня другая мечта…
Что такое? Говорила о дяде, о чужом, а съехала на свои мечты. Еще раз скажу — от самой себя прячусь. Ладно уж — пущу правду на волю!
Чужой дядя живет в Баку. Позвал в гости своего кубачинского племянника. Чувствует мое сердце — хочет перетащить в город. Сам изменил родному своему аулу, девушку нашел блондинку, боится домой ехать. Теперь, смотрите, понадобилось ему племянника сманить. Не знаю, правду ли говорят, что городские девушки чем-то таким подмазывают глаза, что сразу могут околдовать парня. В газетах об этом не пишут, лекторы приезжают — на эту тему не говорят. Я спросила махачкалинских студенток Хадижу и Патиму: верно ли, что в городе комсомолкам разрешают мазать губы и глаза? Они рассмеялись. «А почему, спрашиваю, вы здесь ходите не намазанные? Если красиво — сами намажьтесь и научите нас». Студентки еще громче расхохотались. Хадижа наконец сказала: «На высокогорном солнце краска расползется». Я подумала: «Знаю. Это вы здесь скромницы. Еще бы! Если короткие наши платья вызывают всеобщую насмешку — увидев краску на лице, кубачинцы отвернутся от вас, как от прокаженных». Еще задала вопрос студенткам: «Правда ли, что подведенные глаза двойную силу имеют?» Хадижа посмотрела на меня, ей-богу, как на дуру: «Думай, что говоришь. Если краска так действует, у каждой по два парня должно быть, так? Мы бы не успевали учиться». «И парней бы не хватило», — добавила Патима.