Немцы не заставили себя долго ждать. Скачала один вышел на крыльцо, прошелся перед домом, затем вышли остальные, все так же неспешно прошли через двор — и вдруг, подойдя к кустарнику, за которым начинался лес, бросились прочь, что было сил.
— Пошли, — сказал Пименов, и разведчики двинулись следом.
9
Страх безостановочно гнал их все дальше и дальше от этого проклятого места. Они не были новичками — ни сам Отто Кремер, ни Конрад, ни Ганс, ни Вилли, ни Курт. Обученные и обстрелянные, они успели побывать в таких переделках, что, казалось, попадись им на пути легион рогатиков из преисподней, они бы не дрогнули… Но тут все было непонятно. Действия русских не поддавались никакой логике. Почему они отпустили такую добычу? Шутка ли немецкий лейтенант и еще четыре солдата, и не просто солдата, а четыре разведчика!.. Почему, черт возьми, им оставили оружие?.. Именно из-за этой непонятности страх так долго не покидал их. Он усугублялся еще погодой: шумела мокрая после ливня листва, шуршала хвоя, перезваниваясь, падали тяжелые капли, и звон их доносился со всех сторон, иногда усиливаясь то слева, то справа, то сзади… И в каждом шорохе, стуке, звоне чудились чьи-то шаги!.. Когда под ногой кого-нибудь из них с треском ломалась ветка, все вздрагивали и убыстряли шаги — им казалось, что треск слышен далеко вокруг, и снова безотчетный страх торопил их — скорей, скорей, скорей!..
Только где-то на десятом километре Отто Кремер почувствовал, что задыхается, — так быстро он шел, почти бежал, и так же быстро бежали за ним остальные. Он остановился, чтобы перевести дыхание. За ним, сгрудившись, остановилась вся группа. Отто обернулся, предостерегающе поднял руку и стал вслушиваться в шорохи и звоны лесной чащи. На гладком лбу лейтенанта напряженно выветвились тонкие морщинки. Так он простоял минуты две, медленно поворачивая голову то в одну, то в другую стороны. Но что можно было услышать в этом хаосе разнообразнейших звуков?! Пожав плечами, он зашагал снова, но уже медленнее, и поскольку острое чувство страха притупилось временем, усталостью и однообразием, он опять смог думать, анализировать, восстанавливая прошедшие события.
Шаг за шагом припоминая случившееся, лейтенант поймал себя на том, что он подсознательно старается уйти от догадки, которая давно родилась и все пытается пробиться на поверхность, а он топит ее, топит… До сих пор топил, но теперь уже не может. Пора признаться: русский лейтенант перехитрил его. Ошибка заключалась в том, что Отто в своих размышлениях отталкивался от собственной персоны и своих четверых разведчиков. А они вовсе не нужны были русским. Русским нужна была их дивизия! И он, Отто Кремер, лейтенант Кремер, ведет сейчас русских кратчайшим путем к расположению своей части… Надо быть совершенным идиотом, чтобы не сообразить сразу, для чего русские отпустили их. Единственное, что он мог привести себе в оправдание, — невероятность всей истории. Но что же делать теперь? Попытаться увести русских в ложном направлении?
Отто Кремер отмахнулся от этой мысли. Поздно! Поздно, мой друг. Ты уже указал направление. Теперь не обманешь этого славянина. Любой вольт в сторону будет разгадан. К тому же — ведь это риск. Ведь русские могут разозлиться, что их пытаются водить за нос.
Что же делать?
Позаботиться о самом себе.
Это не трусость. Он человек культурный, родовитый, цивилизованный. Он должен сохранить себя не только для себя — для Германии. И поэтому, не стесняясь, перехитрить судьбу, перевернуть обстоятельства, которые складываются против него. Прежде всего — добраться до своей части невредимым. Если не делать глупостей, это возможно. Затем каким-то образом скрыть это дурацкое приключение в мызе. Идеальный случай — уничтожить своих ребят, чтобы не было свидетелей.
Однако это исключено, голыми руками их не возьмешь, они сами кого хочешь уничтожат. Но ведь свидетелей все же не должно быть! Не должно быть…
«И не будет! — озарило его. — Не будет, если связать их круговой порукой. Связать их общей кровью».
Кремер оглядел своих парней. На Вилли можно положиться слепо. И на Курта если ему не расчет продавать. И на Конрада — если он будет бояться по-настоящему, если он влипнет по-настоящему. А вот Ганс… Ганс, который так угодливо бросился чокаться с русским лейтенантом — это слизняк. Он продаст при случае, не задумываясь. Так почему бы не воспользоваться его кровью? — чтобы спаять остальных парней, чтобы они увязли в этой крови — а Ганс замолчал навсегда?
Когда эта мысль окончательно вызрела, Отто остановился.
Сопровождать было легко — разведчики устроили немцам «коридорчик»: слева шли Пименов и Стахов, справа — Тяглый и Хлопин. Поначалу, правда, пришлось поднажать — обалдевшие фрицы уносили ноги с завидной резвостью…
Пименов не сомневался, что до сих пор все делал правильно, хотя видел далеко впереди мелькающие фигурки немцев, что-то ныло в душе: «Эх, жаль!» Но с другой стороны, всех не перебьешь, да и задача так не стоит… Кто-то должен будет после воины восстанавливать, скажем, тот же Берлин, о котором в сводках говорилось, что он подвергается интенсивным бомбардировкам союзников…
Стахов, шедший впереди, думал о лейтенанте. Тогда, в мызе, он не очень-то понял замысел Пименова и только теперь оценил его по достоинству. «Вот это был спектакль! — думал он, изредка покачивая головой от восхищения и украдкой оглядываясь на лейтенанта. — Артист!»…
Он представил себе, как, вернувшись, будет рассказывать дружкам о хитром замысле командира, как те будут охать и ахать, а некоторые недоверчиво щуриться и показывать согнутый указательный палец: загибаешь, дескать!..
В это мгновение он сноса увидел немцев, вышедших на небольшую поляну. Офицер остановился, к нему подтянулись остальные. Стахов оглянулся, поймал взгляд Пименова и сделал ему знаки рукой: сначала загреб ладонью к себе, предлагая лейтенанту подойти, потом быстро повернул руку ладонью книзу и произвел несколько движений, означавших, что подходить нужно, не обнаруживая себя. Пименов кивнул в ответ и приблизился совсем неслышно.
Немцы, сбившись в плотную кучку, внимательно слушали своего офицера, который что-то говорил им, изредка взмахивая правой рукой, сжатой в кулак. Вдруг один из немцев отскочил, замахал руками. Заметался. Судя по тому, как он поворачивал голову из стороны в сторону, ему хотелось объяснить что-то сразу всем. Он протягивал руки то к одному, то к другому, но все четверо отчужденно смотрели на него. Тогда он закричал, повернулся и побежал, но двое догнали его и повалили на землю. Один из них сорвал ремень с автомата и связал им поверженному немцу руки, заломив их за спину. Потом они его бросили, подошли к офицеру и снова стали совещаться, оглядываясь по сторонам. Наконец до чего-то договорились, стали расстегивать масккостюмы и вытаскивать брючные ремни. Высокий темноволосый немец собрал их, связал и сделал петлю.
Потом они повесили своего связанного товарища.
Офицер все поглядывал на часы. Минут через пять он взглянул в последний раз, махнул рукой — и те двое, что держали конец ремня, отпустили его, и повешенный грузно свалился на мокрую траву. Все разобрали ремни, подпоясались, застегнули масккостюмы и быстро пошли прочь.
Пименов обернулся к Стахову. Тот был бледен; скулы четко вырезались на его лице.
— За мной, — негромко сказал лейтенант и, уже двинувшись, добавил: — Шире шаг…
Лицо мертвого Ганса поразило Кремера. Раньше Отто посмеивался про себя, глядя на круглолицего с маленькими глазками солдатика, который носил челку и подстригал усы «под фюрера». Наивное стремление походить на своего вождя вначале вызвало возмущение у Отто — это же карикатура! Но он решил не поднимать этот вопрос. Можно было влипнуть в неприятную историю, ведь неизвестно, как могли истолковать его замечание. Поэтому он ничего не сказал Гансу, мнимое же сходство стало его только забавлять…