— Я хочу встретиться с тигром. Один на один. Без оружия.
Сигара выпала изо рта Брэгга.
— Если я убью тигра, вы заберете его шкуру. Кроме того, вы можете снимать происходящее на пленку. Если же я не убью тигра… Ваша лицензия не потеряет своей силы.
До Брэгга, соображавшего гораздо хуже своего товарища, наконец дошло сказанное Оити.
— Вы самоубийца?
— Нет.
Они шли уже больше двух часов, постепенно углубляясь в джунгли. Проводники действительно знали местность. Оити шел позади, думая о своем. Ввязавшись в это дело, он уподобился приезжим. Самое лучшее сейчас было повернуться и уйти. Пусть те двое думают, что он струсил. Это не интересовало Оити.
Проводник остановился и показал на влажные следы, ведущие в сторону от тропинки, к густому кустарнику метрах в ста.
— Он там, — тихо сказал проводник.
Щелкнули предохранители ружей. Оити прошел между Хэнброком и Брэггом, отведя стволы вниз, мимо уважительно посторонившихся проводников — и направился к кустам.
До зарослей оставалось метров тридцать, когда Оити увидел своего тигра. Дальше идти было нельзя — он чувствовал это. Оити опустился на землю в привычный сейдзен и замер, не сводя глаз со зверя. Тигр прижал уши, выгибая мощную спину. Поединок начался.
Сначала исчезли слова. Жизнь и смерть, слабость и сила, человек, тигр — все это потеряло привычное значение. Потом исчезло время. Тетива лука внутри Оити заскрипела и начала натягиваться…
— Хэнброк, они что там, заснули, что ли?!
— Заткнитесь, Брэгг!
…Два мира, две капли сошлись, робко тронули друг друга… и стали целым! Оити умел оранжевой вспышкой прорывать липкую зелень кустов, одним ударом лапы ломать спину буйволу, захлебываясь, лакать воду из ручья…
Однажды с ним уже было нечто подобное. Он плыл в лодке по озеру Миягино, жалея, что не умеет играть на флейте. И тут радостный крик ошалелого петуха, вскочившего не вовремя и всполошившего свой курятник — совершенно неуместный крик взорвал ночь, и именно тогда Оити написал свою первую гаттху.
Губы Оити растянула странная улыбка, подобная оскалу тигриной морды. А, может быть, тигр тоже улыбался?…
Грохнул выстрел. Вселенная взорвалась, и в этом хаосе боли и разрушения Оити цеплялся за последнее, что у него оставалось — дрожащую от напряжения тетиву лука, удерживая ее из последних сил. И за их гранью…
Хэнброк опустил ружье и посмотрел на убитого им тигра. Потом продрался через кусты.
Ствол его «винча», казалось, никак не хотел уходить с линии, соединявшей прорезь прицела и застывшего маленького человека. Подача патрона почему-то не была перекрыта, и противно визжал зуммер «добыча», зашкаливая крайнюю черту потенциальной опасности.
— Это человек, — сказал Хэнброк ружью. — Хомо эст…
«Добыча!» — не согласился зуммер.
— Болван!… — неизвестно в чей адрес пробормотал Хэнброк, поднимая ствол ружья вверх. «Винч» оторвался от спины Оити с крайней неохотой.
Позади захихикал Брэгг.
— Хен, гляди! Азиат уснул… Жизнь на природе привела его в прекрасное расположение духа!
Брэгг подмигнул приятелю и, наклонившись над ухом неподвижно сидящего японца, оглушительно закукарекал.
В ответ ему раздался тигриный рев.
…Примерно в тот же период сформировалась и не получила должной человеческой оценки некая своеобразная тенденция, вошедшая позднее в историю под названием эффекта Ничьих Домов.
Он заключался в следующем. Накопление в замкнутом объеме — первоначально в доме — критической массы одушевленных и близких к одушевлению вещей привело к резкому ускорению всех эволюционных процессов, а также к возникновению тесного симбиоза между искусственной полуживотной средой и самой постройкой, домом, выполняющей защитные и иные функции.
Основным направлением деятельности Ничьих Домов было тщательное изучение человека, как мутагенного фактора по отношению к вещам, путем помещения его в искаженную мобильную реальность и вычленения доминирующих особенностей поведения Гомо Сапиенс.
Сам человек поначалу списывал эти аномалии на привычные фольклорные клише, не понимая, что Дом Эшеров, замок Дракулы или дом с привидениями — все это стократно ближе и роднее людскому разуму, нежели Ничьи Дома…
Ничей дом
…Этот дом не имеет крыши,
И дождь падает вниз,
Пронзая меня.
Я не знаю, сколько лет здесь
Прошло…
Интересно, кто это придумал так неправильно укладывать шпалы: либо слишком близко, либо слишком далеко друг от друга, а то и вообще как попало — короче, идти по ним совершенно невозможно. Или это специально делают, чтоб не ходили? Так ведь все равно ходят.
Песок на насыпи был сырой, слежавшийся, в сто раз удобнее дурацких шпал. Постепенно все последовали моему примеру и двинулись рядом с полотном «железки».
— Ну что, долго еще? — осведомился Олег.
— Долго, — безразлично ответил Андрюша. Он один знал дорогу.
Помолчали. Песок мерно поскрипывал под кроссовками.
— С насыпи не спускайтесь. Там болото.
— Говорил уже.
— Ну и что? Забудете ведь…
Начался мелкий противный дождик. Девочки, как по команде, раскрыли разноцветные зонтики. Доставать свой мне было лень, и я просто надел кепку. Колебавшийся Глеб составил мне компанию, Олег с Андрюшей продолжали идти, не обращая внимания на холодные капли. Местность вокруг была уныло-кочковатая, обросшая отбросами ботаники, в кювете догнивали ржавые вагоны, и мокро блестевшие рельсы скрывались постепенно за неясной пеленой дождя. Сталкеры местного значения… Выбрались, называется, на вылазку. И место, и погода соответствующие.
— Сусанин, — бурчал Олег, перекидывая повыше рюкзак, норовивший сползти на седалище. — Ей-богу, чтоб тебя… Если мы там ничего не найдем — а так оно и будет — ты останешься в этом болоте и будешь петь до конца дней своих: «Я Водяной, я Водяной, никто не водится со мной…»
— Вон спуск с насыпи, — сказал вдруг Андрюша, обрывая наметившийся было поток остроумия. — Там должен быть сломанный шлагбаум и тропинка. Пошли.
Помогая спуститься слабому полу и скользя по размокшей глине, мы еле воздерживались от соответствующих комментариев. Впереди, метрах в тридцати, действительно виднелся сломанный шлагбаум с облупившейся от времени краской.
— Сусанин… — Олег не закончил фразу и двинулся вперед.
Грязная тропинка оказалась на месте. Туман давил на психику, заставляя ежеминутно озираться по сторонам. У меня разыгралось воображение, рука сама нащупала в кармане рюкзака самодельную ракетницу. Оружием ее можно было назвать лишь с большей натяжкой, но, тем не менее, я тут же расправил плечи и пронзил туман орлиным взором. Чушь это все, и ничего больше…
— Чушь это все, — Олег чуть отстал, поравнявшись со мной, — чушь это все, Рыжий! Только ты пушку-то не прячь, не надо, пусть сверху полежит, ладно?…
Туман расступился как-то сразу, и мы увидели дом. Разбитый шифер крыши, осколки стекол в окнах, потеки на штукатурке… Старый заброшенный двухэтажный дом.
— Пришли, — хрипло выдыхает Андрюша. Значит, пришли. Поодаль торчали руины еще каких-то строений, но нам было не до них — нас вел древний инстинкт кладоискателей.
В полутемных сенях царил запах сырости и плесени. Олег толкнул вторую дверь, и мы оказались в комнате. Обломки мебели на полу, битое стекло. Штукатурка осыпалась. Старая печка в углу, и на нее с потолка свисают обрывки проводов. Все.
В следующей комнате пейзаж был тот же, за исключением нескольких продавленных кресел, да стенных допотопных часов, колесики от которых валялись по всему искореженному паркету. Отсюда рассохшаяся лестница вела на второй этаж. Только камикадзе могли рискнуть подняться по ней. Ну, и еще мы.