Ночь вышла во двор и присела на ступеньки. Гроза, копившаяся целый день, полыхнула несмелой молнией, и в разорвавшемся занавесе, у самых ворот, ночи примерещилась нелепая, невозможная фигура — будто песчаный варан встал внезапно на задние лапы, и на плоской морде ящера застыло напряженное человеческое внимание… В следующее мгновение двор был уже пуст. Ночь прыгнула к забору, но на улице никого не было; если не считать случайного прохожего в блестящем синем плаще, уже свернувшего за угол.
Начался дождь. Ночь подумала и вернулась под крышу.
XIV. 6. Строениями называются искусственно возводимые места обитания людей, содержания домашних животных, хранения любой собственности; постройки гражданского и культового предназначения, а также естественные природные образования, соответствующим образом подготовленные.
XIV. 7. Любое строение возводится с соблюдением положенной технологии, как то: ритуальные щели для проникновения осадков и образования сквозняков, пропитка строительных материалов гнилостными мастиками, использование положенных пород дерева и стандартизированного кирпича, наличие в подвалах грунтовых вод, и т.д., см. раздел «Порча: предпосылки и условия».
XIV. 8. Всякое строение, включая естественные природные образования, формируется таким образом, чтобы при оставлении строения человеком и прекращении непрерывного человеческого ухода покинутое строение немедленно вошло в перманентный цикл разрушения и по истечении срока от пяти до девяти лет пришло в полную непригодность. Использование брошенных строений карается в соответствии с существующим законодательством.
XIV. 9. Всякое строение не должно превышать уровня двух этажей наземных построек, и полутора ярусов ниже фундамента. О храмовых молельных помещениях см. раздел «Исключения — как они есть».
XIV. 10. Нарушения любого пункта главы о Порче, раздел «Строения», влечет за собой пожизненное заключение в Казематы Входящих без подачи апелляции с одновременным лишением гражданства.
XIV. 11. Строения, созданные с отклонениями от существующих норм Порчи, подлежат немедленному уничтожению.
XIV. 12. Заявления Пустотников о нарушении норм Кодекса Веры рассматриваются советом Порченых жрецов в индивидуальном порядке.
Это был совершенно обычный стол. Длинный, дощатый стол, без излишеств, вроде гнутых ножек, лакированного панно или резьбы по кромке. И люди сидели за этим столом совершенно обычные — пожилые, разные, обремененные заботами и неурядицами, лысые, бородатые… И люди, и стол удивительно подходили друг другу. Простота, уверенность и спокойствие.
Первым справа сидел Архелай Тисский, Отец Строений. Его посох стоял поблизости, прислоненный к стене, и на набалдашнике тускло поблескивало стилизованное изображение циркуля — личный знак Строителя. От посоха ложилась узкая тень, конец которой упирался в грубые толстые подошвы башмаков — но уже не Архелая, а следующего сидящего за ним. Чувствовалось, что этот человек прочно стоит на земле. Многие даже сетовали, что слишком прочно, но делали это незаметно, шепотом — и правильно делали.
Сидящего вторым звали Медонт Гуриец, и он был Отец Свободных. Именно людьми Гурийца устанавливались сроки Реализации Права каждого гражданина, в его канцелярии обсуждалась форма и способ каждого заявленного Ухода, и подписи Медонта было достаточно, чтобы гордый аристократ распустил приглашенных, вылил заранее составленный яд и отправился под присмотром в загородное имение — жить дальше, в горечи и позоре. Лишь Реализовавший свое Право уходил из сферы влияния Гурийца, чье слово заканчивалось на пороге этого мира; уходил, но напротив Медонта за столом сидел третий человек, и даже ушедший в небо не мог пройти мимо него.
Брат Ушедших, сгорбленный, высохший Эвпид из Зама… Брат — ибо назвать себя Отцом Ушедших не осмеливался никто. Но костлявая, покрытая синими венами рука Эвпида дотягивалась подальше, чем любая другая. Она дотягивалась до смерти, позорной или почетной смерти, и мертвой хваткой брала небытие за глотку. Установка или публичный снос именного жертвенного камня, приношение венков или наложение клейма на место захоронения, запрет на вознесение родовых молений — и это далеко не полный перечень… Когда немощная фигура Эвпида появлялась в коридорах канцелярии Медонта — все служащие не сомневались, что чьи-то родственники до третьего колена по обеим родительским линиям надолго задержатся на земле… У локтя Эвпида лежал его медный жезл в виде молнии, оканчивающийся растопыренной пятерней с аккуратно заостренными ногтями, покрытыми серебристым лаком. Эвпид из Зама все время придерживал жезл, словно опасался, что сосед его предпримет попытку украсть символ — но сосед сурово молчал, и неподвижность его была сродни покою ночного утеса.
Незачем зариться на чужой жезл Ктерию Бротолойгосу, Отцу Вещей. Не интересны ему люди — ни живущие, ни ушедшие, никакие… Вещь — сотворенная или приспособленная — вот что способно нарушить покой Бротолойгоса, и если будет усмотрено несоответствие вещи тому, что гласит Кодекс Веры — горе создателю неположенного!… Тут уж слово Ктерия имеет последний вес. Промолчат тогда и Архелай, и Медонт, и Эвпид, потому что тяжел знак Бротолойгоса, Отца Вещей — свинцовый гладкий шар, подобный гире, что кладут на весы торговцы. Только здесь весы иные…
И, словно услышав невысказанное, зашевелился силуэт на дальнем конце стола… Распахнулась серая грубая накидка, и знак Весов блеснул на груди Мердиса Фреода, Пастыря Греха. Тот грешник, за кем захлопывались двери Казематов Входящих, вычеркивался из мира; не строил он зданий, не делал вещей, не жил, не умирал… Слеп был Мердис, с самого рождения слеп, всегда выбирался Пастырь из незрячих, потому что не видят глаза человеческие греховных помыслов. Внутренний взор нужен избранному, безошибочный, бесстрастный — тот взор, что ни разу не видел мира этого, но сравнивал сделанное с высшим законом. И не выдерживал никто взгляда слепых, белых глаз Мердиса Фреода, Пастыря Греха.
Молчание сидело за столом Совета, тяжелое, гнетущее молчание, и кто-то должен был начать первым.
— Да. — Волосатый кулак Медонта Гурийца опустился на стол, и непокрытая скатертью поверхность вздрогнула и мелко затряслась. — Да, он не принадлежит к числу свободных граждан, выходя тем самым из моей компетенции, он не нарушил чужого Права, но… Да. Я отдаю его.
Начало тем самым было положено. Пришло время говорить.
— Да, — голос Архелая Тисского звучал ровно и размеренно. — Он не нарушал закон строений, он вообще никогда ничего не строил, живя в построенном другими, но я жертвую малым во имя большего. Я отдаю беса по имени Марцелл в распоряжение Пустотников.
Эвпид из Зама любовно погладил свой жезл, и пламя свечей отразилось в гранях молнии и лакированных ногтях руки.
— Да.
Голос Эвпида шелестел чуть слышно, и сидящим приходилось вслушиваться в каждое слово. Но больше слов не было. Да — и все. Бесы вечны, они не уходят в небо, и Брат Ушедших единственным словом отдавал ничтожество, тлю — как его зовут?… ах, да, Марцелл… — отдавал беса Пустотникам.
— Нет, — сурово выпрямился Ктерий Бротолойгос. — Я Отец Вещей, а не людей, но даже вещи не ломают просто так, подобно неразумным младенцам. Пустотник утверждает, что он говорит с нами от имени Зала Ржавой подписи… Пусть так. Это тяжелое слово. И все равно я говорю — нет.
И Ктерий высоко поднял свой свинцовый шар.
Все повернулись к Мердису. Что скажет Пастырь Греха? И долго еще ждали они, пока Мердис всматривался в невидимое…
Мердис не сказал ничего. Он молча кивнул.
И тогда из угла вышел незаметный до того худой человек в синем блестящем плаще.
— Спасибо, — сказал Пустотник с какой-то легкомысленной иронией. — Как я понял, почтенный совет Порченых жрецов большинством голосов отдал в мое распоряжение беса западного округа по имени Марцелл. Еще раз благодарю отцов. За соответствующими бумагами я зайду завтра. Или послезавтра. Куда спешить?…