«Я тебя ненавижу! Больше у нас встреч не будет. Хорошо, что ты не представился, не назвал своего имени. И — не надо! Я и так вижу. Ты из них…»
«Из кого?» — с непонятным страхом спросил тогда Владимир Александрович.
«С самого верха. Из тех, кто распял Россию, кто сосет, как пауки, ее кровь. И запомни: ты не хозяин своей судьбы. Ты такой же несчастный, как я. Тебя, как и меня, она в любой момент, если ей это понадобится, раздавит, как вонючего клопа».
«Кто — она?» — в ужасе прошептал Владимир Александрович, потянувшись к бутылке с водкой.
«Система, которую вы создали. Усвой, узколобый кретин, что в этой стране не может быть ни счастливых людей, ни счастливых народов».
«…Ты прав, ты прав, Илюша! — убивались оба Владимира Александровича в спальне непонятной квартиры в непонятном доме, затерявшемся в каменных джунглях где-то недалеко от Пикадилли-Серкус,— Меня раздавили. И если не сама наша система — будь она проклята! — то благодаря ей. (Да, господин Копыленко, вы явно лишены аналитического мышления…) Но — хватит ныть! Итоги подведены, диагноз поставлен: вы, товарищ Копыленко,— никто, прожили несчастную пустую жизнь, никому не доставив радости, никого по-настоящему не любя, не принося пользы Отечеству. Что же… Грешен, каюсь. Скорблю. Но остается одно… Я принимаю решение. Может быть, это будет единственный поступок в моей никчемной жизни. Система — не Россия. Система когда-нибудь сгинет. А Россия…»
Оба Владимира Александровича поднялись — один из кресла, другой с кровати, подошли к небольшому зеркалу.
— А Россия,— негромко сказал, рассматривая себя в зеркале, Копыленко,— пребудет вечно, пока стоит мир. И ей я не изменю.
После этой несколько высокопарной фразы настроение нашего второстепенного героя (винтик! Винтик! Но ведь из винтиков, гаек, болтиков собираются машины, агрегаты. Сломал один винтик, расплющил гайку, свернул голову у болтика — и пожалуйста: разваливается машина, обращается в прах, бессильно замер на ниве бытия огромный агрегат, теперь похожий на исполинского динозавра) резко улучшилось.
«Побриться, принять ванну, привести себя в порядок».
Отправившись в ванную комнату, Владимир Александрович приоткрыл дверь в переднюю. На диване у столика с телефоном сидел Серж, невозмутимый и непроницаемый.
— Добрый день, юноша! — по-русски сказал Владимир Александрович. Реакции не последовало, ни один мускул не дрогнул на лице «телохранителя» господина Копыленко.
— Через полчаса,— сказал Владимир Александрович, на этот раз по-английски,— извольте подать завтрак. И поосновательней.
…Прошло полчаса. Господин Копыленко, безукоризненно выбритый, в парадном черном костюме, предназначенном для официальных приемов и банкетов, при галстуке, благоухая отечественным мужским одеколоном «Снайпер», очень дефицитным, для избранных, лежал на спине поверх неубранной постели и ждал, стараясь ни о чем не думать.
Скоро в прихожей хлопнула дверь, послышались негромкие голоса, в гостиной прошелестели легкие торопливые шаги, в дверь легонько стукнули три раза, и она открылась. Возникла вчерашняя полнеющая брюнетка с явно заплаканным лицом и сказала обиженным голосом:
— Доброе утро, господин Копыленко. Завтрак на столе,— И ушла, закрыв дверь.
Завтрак был отменный: черный кофе со сливками, овощи, аккуратно поджаренный кусок бекона, несколько сортов сыра и сервелата, апельсиновый сок.
«Надо съесть все,— решил Владимир Александрович.— Неизвестно, что ждет впереди».
И когда завтрак был почти весь прикончен, в гостиной появились двое: вчерашний вежливый молодой человек, сопровождавший нашего героя из аэропорта Хитроу в эту чертову берлогу, в этот гадюшник, и высокий представительный джентльмен с седыми висками при абсолютно черной густой шевелюре. («Он главный»,— определил невозвращенец.)
Молодой человек и «главный», не поздоровавшись, расположились в креслах, явно с любопытством наблюдая за господином Копыленко, поглощающим еду.
Затянулось молчание.
— Вы сыты? — наконец спросил джентльмен с седыми висками.
— Благодарю, вполне.— Владимир Александрович с удовольствием старательно вытер салфеткой рот.
— И вы, Владимир Александрович, еще не приступали к прошению? — В голосе молодого человека звучали сожаление и сочувствие.
— Не приступил.
— Тогда сейчас приступим вместе.
— Может быть,— усмехнулся Копыленко.— Но сначала один вопрос: что вы мне загнали под кожу? Рука болит просто невыносимо. Боюсь, что я не смогу писать прошение. Ведь я, джентльмены, левша.
— Рука скоро пройдет,— спокойно и ровно заговорил «главный». Его несколько кругловатое для английской породы лицо ничего не выражало.— Средство сильнейшее, очень дорогое, абсолютно безвредное, без побочных реакций организма. Только эффективно и быстро снимает алкогольный похмельный синдром. Ведь вы, Владимир Александрович, чувствуете себя неплохо?
— Просто отлично! («В его безукоризненном английском есть какой-то странный акцент». Развивай, развивай дальше мысль, Володя! Не развивает…)
— Ну и слава Богу. А написать прошение о предоставлении политического убежища мы вам сейчас поможем. Пройдемте…
— Хватит! — Владимир Александрович поднялся со стула, выпрямившись во весь свой величественный рост.— Я, джентльмены, делаю официальное заявление. Никакого прошения с моей стороны не последует. Ни при каких обстоятельствах. Делайте со мной что хотите! Я требую одного: соедините меня с советским посольством в Лондоне.
Пожилой человек с седыми висками слабо улыбнулся и заговорил спокойным и ровным голосом:
— Дорогой Владимир Александрович, мы не можем соединить вас с вашим посольством. Для советской стороны вас пока вообще нет, вы исчезли, сгинули.
— Как? — ошарашенно прошептал господин Копыленко, рухнув на стул.— Как это?…
— Очень просто. Вчера вы прилетели в Вену и не появились в отеле «Империал», где вам был заказан номер. Вы никому из своих не позвонили, не обозначились. Полагаю, вас убили.
— То есть…
— То есть, зная некоторые ваши наклонности… Уверяю вас, они советским спецслужбам давно известны. И нам тоже. С того момента, как мы стали вами заниматься, отслеживая ваши европейские маршруты во время командировок. Так вот, зная все это, ваши друзья… Назовем их так… Ваши друзья, конечно, ищут пропавшего крупного работника Внешторга, естественно, допуская, что вы могли в Вене попасть в соответствующий ночной притон. А в Вене таких немало. Вот только клуб «Георг III» единственный — такого ранга. А в тех притонах, которые я имею в виду, все бывает. Вошел человек в соблазнительную дверь и больше из нее не вышел.
Владимир Александрович молчал, раздавленный, чувствуя, что лишается воли.
— Так что, согласитесь, всяческие контакты с советским посольством отпадают, пусть они вас сначала найдут. Это во-первых.— «Главный» достал сигару, понюхал ее, долго раскуривал от зажигалки, услужливо протянутой молодым коллегой. «Гаванские»,— определил по запаху ароматного дыма «перебежчик» Копыленко.— Во-вторых. «Делайте со мной что хотите». Кажется, так вы изволили выразиться? Вы правы, мы можем сделать с вами все, что захотим. И поверьте, вы все напишете и подпишете, Владимир Александрович! Да что с вами? Не бледнейте. Никаких средневековых пыток или допросов «с пристрастием» по методике наших коллег из КГБ. Да и там, если я правильно информирован, от ежовских и бериевских приемов давно отказались. Есть более эффективные, безболезненные для клиента в физическом смысле приемы: в нашем распоряжении новейшие медицинские средства в области психотерапии. Вы понимаете? — Владимира Александровича снова не было, на стуле бесформенно возвышался кожаный мешок со всем уже перечисленным ранее,— И наконец, в-третьих. Если вы нас вынудите, мы все сделаем за вас — вашим почерком, вашими оборотами речи, с вашими характерными словечками. Словом… В советской прессе любят этот термин — сфабрикуем. Хочу подчеркнуть: это крайнее решение. Но если нам придется его принимать, вас уже не будет.