— Джонни Мерримон… Доброе утро.
— Доброе утро, Дэниел.
— Извини, тебя там целый комитет встречает… Как героя. — Дэниел наклонил голову в сторону витрины. — Две из них очень даже симпатичные и твоего возраста. Может, не стоило так решительно проноситься мимо?
Джонни кивнул, но не ответил. Не то чтобы ему не нравились красивые девушки — нравились, — но покидать Хаш Арбор он не собирался, а женщин, которым интересна жизнь без электричества, телефона и воды из крана, не очень-то много. Впрочем, Дэниелу, похоже, не было до этого никакого дела. Помахав дамам за стеклом, он перенаправил свою восьмидесятиваттную улыбку на Джонни.
— Итак, юный мистер Мерримон, чем могу помочь вам в этот чудесный день?
— Только патронами.
— У меня на заднем дворе новенький внедорожник. Могу предложить хорошую сделку.
— Мне нужны только патроны.
— Что ж, вполне справедливо. Хорошо, когда мужчина точно знает, что ему требуется. — Старик открыл замок и достал коробку с двадцатью патронами «Винчестер» калибра.270.
— Двенадцатый калибр тоже?
— Как всегда.
— Так, теперь птичья дробь… Номер семь.
Дэниел поставил на стекло две коробки, и на макушке у него взметнулся хохолок белых волос.
— Что еще?
— Этого достаточно.
Джонни, по давней привычке, заплатил ровно столько, сколько требовалось, и уже взял обе коробки, когда Дэниел заговорил снова.
— Тут твоя мать о тебе спрашивала. — Джонни остановился и повернулся вполоборота. — Знает, что ты заходишь, что бываешь каждый месяц. Не мое, конечно, дело…
— Верно.
Старик поднял руки и качнул головой из стороны в сторону.
— Знаю, сынок, и я не из тех, кто вмешивается, — надеюсь, с этим ты согласен, — но она приходит, спрашивает о тебе и, черт возьми… — Дэниел не договорил, но потом, собравшись, все же добавил: — Ты бы навестил мать.
— Она попросила сказать мне это?
— Нет, не просила. Но я тебя с шести лет знаю, и эгоистом ты никогда не был.
Джонни поставил коробки на прилавок. Злиться он не хотел, но когда заговорил, получилось сердито.
— У нас ведь все хорошо, Дэниел. Ты так не думаешь?
— Да, но…
— Бо́льшую часть того, что трачу, я трачу в твоем магазине. Знаю, это немного — патроны да соль, рыболовные снасти да инструменты… Я прихожу сюда, потому что ты местный, и с тобой приятно иметь дело, а еще потому, что мне это нравится. Правда. Мы улыбаемся, болтаем о том о сем… Ты спрашиваешь, как я там, в глуши, а я отвечаю, как могу. Мы и пошутить можем.
— Джонни, послушай…
— Я прихожу сюда не за советом насчет девушек или моей матери. — Голос его зазвучал еще жестче, глаза потемнели. Выплескивать все на Дэниела было несправедливо, но воли отступить не нашлось. — Увидимся через месяц, о’кей?
— Конечно, Джонни. — Старик кивнул, но глаза не поднял. — Через месяц.
Выйдя из магазина, Джонни, так и не взглянув на все еще стоявших на тротуаре женщин, направился к машине. Забравшись в кабину, закрыл глаза и крепко сжал пальцами руль.
Вот дерьмо.
Он забывал — и сам это чувствовал. Забывал, как общаться с людьми, как быть частью… всего вот этого.
Джонни открыл глаза и посмотрел на старика и магазин, на дорогу и симпатичных девушек, все еще смотрящих в его сторону, хихикающих и перешептывающихся между собой. Одна из них, двадцатидвухлетняя внучка Дэниела, была красива как картинка. Месяцев шесть назад старик попытался как-то свести их.
Об этом Джонни тоже забыл.
Итак, выбор он сделал, и выбор этот не был легким. Вопреки тому, что говорил старина Дэниел, долгие отлучки из материнского дома объяснялись вовсе не эгоизмом. Глядя сыну в лицо, мать видела дочь, которую убили совсем еще юной, и мужа, который погиб, пытаясь ее спасти. Джонни знал эту правду, потому что и сам сталкивался с ней каждый раз, когда решался заглянуть в зеркало.
Вот так же стоял и мой отец.
Вот такой же была бы моя сестра.
Все так, все понятно, но время шло, и Джонни забывал не только, что такое нормальная жизнь; он забывал голос Алиссы, забывал те особенные взгляды, понятные только близнецам. Прошлое шло рядом, как тень, и с каждым днем эта тень вытягивалась и истончалась; воспоминания о детстве и семье, как хорошо им было вместе, — все блекло. Когда-нибудь, по прошествии дней, тень исчахнет, растает и просто исчезнет — вот чего боялся Джонни. Боялся больше всего на свете, а потому в конце концов и сделал то, о чем говорил старик.