Когда Калман увидел раввина, надежда его окрепла. Реб Ошер-Аншл и внешне полная противоположность своему зятю. Реб Лейви Гурвиц низок ростом, широкоплеч, с рыжеватой бородой. А реб Ошер-Аншл высок, тощ, и борода его — точно из серебра высшей пробы. Не суетится, не бегает по комнате из угла в угол; чинно сидит и посетителя тоже приглашает сесть.
Калман почтительно присел на край стула и приступил к разговору. Он уже помнил дело наизусть и излагал его последовательно. Но раввин испуганно взглянул на Калмана, едва услыхав, о чем идет речь:
— Зачем же вы пришли ко мне? Об агуне следует говорить с реб Лейви Гурвицем, раввином из двора Шлоймы Киссина. Я занимаюсь только разводами.
Калман промямлил, запинаясь, что если раввин не решает такие дела, то пусть хоть поговорит с реб Лейви, который не дает просителю даже слова сказать. Реб Ошер-Аншл встал, лицо его изменилось, он попятился, словно ему приказали прыгнуть в горящую печь:
— Сохрани меня Господь! Реб Лейви я ни слова об этом не скажу. Я не имею права вмешиваться! Если вообще здесь есть о чем толковать, этим должен заниматься раввин той городской части, где живет агуна.
Реб Ошер-Аншл, благородный и терпеливый человек, дрожал, и это испугало Калмана еще больше, чем крики реб Лейви Гурвица. Испуганный и растерянный, выбрался он из дома раввина, крепко опираясь на палку, чтобы не упасть.
Полоцкий даян
С отчаяния Калман снова пошел на кладбище читать молитвы, чего не делал с тех самых пор, как стал надеяться, что Мэрл выйдет за него замуж. Идя по дороге к Верхнему Заречью, он не переставал думать о том, что сказал ему реб Ошер-Аншл: делом агуны должен заниматься местный раввин. И чем ближе Калман подходил к Полоцкой улице, где жила белошвейка, тем сильнее сжималось у него сердце, а самого его охватывала тоска, как если бы он был юношей. И вместо того, чтобы подняться в гору, к кладбищу, он вернулся к Зареченской синагоге, где молился здешний раввин, полоцкий даян[28].
За столом сидел человек в очках, сползших на кончик волосатого носа, и читал том мидрашей[29]. Калман тихонько приблизился к нему. Тот, оставив на книге свою всклокоченную бороду, чтобы она не отрывалась от изучения текста, окинул посетителя суровым взглядом из-под густых бровей и протянул ему два пальца. Калман пожал их и сначала завел беседу о местной синагоге, пустующей без изучающих Тору, затем перевел разговор на прихожан, а под конец спросил о раввине: что он за человек, этот полоцкий даян? Собеседник отвечал скупо, не поднимая глаз от книги. Было очевидно, что он многое может сказать, но не желает впадать в грех злоязычия. Он больше бормотал, чем говорил, как будто бы у него был скован язык.
Если гость слыхал о раввине, разрешившем принести деньги в субботу ради спасения голодающих в России детей, то пусть знает, что имеют в виду реб Довида Зелвера, полоцкого даяна. Если гость слыхал о раввине, который объявил моэла[30] Лапидуса из семьи Рокеах неспособным делать обрезание, то пусть знает, что и в этом случае имеют в виду полоцкого даяна. Отстраненный от дел моэл утверждает, что реб Довид Зелвер — большевик, а не раввин, — заключил собеседник Калмана и не пожелал сплетничать дальше. Он лишь добавил, что хотя реб Довид Зелвер беден и у него большое несчастье с детьми, он все же мог бы найти время изучить с прихожанами какую-нибудь часть мидрашей.
— Как прикажете понимать, что раввин разрешил приносить в субботу деньги ради голодающих в России детей? А другие виленские раввины разве злодеи? — затеребил Калман свою бородку и придвинулся ближе к рассказчику.
Тот сердито уставился на него своими большими выпуклыми глазами с желтоватыми белками и кроваво-красными прожилками. Он понял, что не отделается от этого любопытного, пока не расскажет всю историю полностью, включая обоснования позиций как полоцкого даяна, так и его противников. Покряхтел по поводу того, что отвлекли его от изучения мидрашей, скрестил руки на книге и в рассказе своем не упустил ни единой подробности.
Вот как это было. После войны в России случился большой голод. Раввины и деятели общины стали призывать во всех синагогах к спасению русских евреев. Виленские евреи слушали, сочувственно вздыхали и собирали помощь — по грошику, с перерывами, не спеша: сегодня грошик, завтра грошик. Полоцкий даян говорил в свое оправдание, что готов был тогда взывать к людям на улицах, но воздержался, помня, что он не зять виленского законоучителя и не член Большого ваада, а всего-навсего самый молодой среди даянов в предместьях Вильны. Но однажды он увидел в газете фотографии голодающих в России детей: детей истощенных, кожа да кости, и детей, опухших от голода, со вздутыми животами и кривыми ножками. Он говорит, что эти дети, у которых были не глаза, а дыры в черепах, кричали ему: «Хлеба!» И он не смог больше молчать, в субботу поднялся на биму[31] Зареченской синагоги и велел собравшимся сейчас же, в субботу, отправиться домой и вернуться с деньгами. Те разошлись по домам и принесли деньги. С тех пор виленский ваад в сильном гневе на полоцкого даяна. И главный его враг — реб Лейви Гурвиц, раввин из двора Шлоймы Киссина. Он утверждает, что это нарушение святости субботы было напрасным. Сборщики пожертвований прямо из синагоги побежали в правление общины. Они полагали, что там дни и ночи пакуют посылки для голодающих евреев России. Но правление было закрыто. Тогда они побежали домой к членам правления. Те приняли деньги очень сдержанно, потому что принесли их в субботу, а в данном случае такая срочность не диктовалась условием пикуах нефеш[32]. Когда соберется большая сумма, объяснили члены правления, тогда закупят провизию, а когда будет достаточно посылок, тогда их и отправят. Полоцкий даян побуждал людей к осквернению Имени Божьего, обеими руками толкал их к богохульству! Так говорит раввин Лейви Гурвиц. И заварил, мол, он эту историю, потому что ему захотелось быть как реб Исроэль Салантер[33], который во время холеры разрешил есть в Йом Кипур.
28
Даян — член раввинского суда. Полоцкий даян — даян, проживающий и разрешающий судебные споры на Полоцкой улице в Вильно.
29
Мидраш (буквально: «изучение», «толкование») — жанр литературы нравоучительного характера. Часто под названием
32
Пикуах нефеш («спасение жизни», «забота о сохранении жизни») — раввинистическое понятие, обозначающее долг спасения человеческой жизни, когда ей угрожает опасность.
33
Исроэль Салантер (Липкин) (1810–1883) — талмудист и религиозный проповедник, основоположник движения Мусар (мораль). В Йом Кипур 1848 года, когда в Вильне свирепствовала эпидемия холеры, он, произнеся благословение, демонстративно тут же в синагоге принялся за трапезу и призвал присутствующих последовать его примеру, хотя в этот день предписан строжайший пост.