Безнравственная революция и революционная нравственность. Была ли деятельность Сергея Нечаева «анархистским вывертом в освободительном движении»?
Не так давно в одной компании некий довольно образованный молодой человек увидел в моих руках журнал «Община». «А, анархисты, – сказал он. – Продолжаете тот журнал «Община», который еще ваш Нечаев издавал в Женеве?»
Тогда-то я и решил написать эту статью. Прочитав ее, вы можете сами судить, – стоит ли считать Нечаева «нашим» и «анархистом».
Самое печальное, что не только любители «православия, самодержавия и народности», которые, вслед за Федором Достоевским, считают всех революционеров одинаковыми, «одним миром мазанными» «бесами», но и большинство отечественных специалистов-историков (а вслед за ними практически вся читающая публика) разделяют то мнение, что Нечаев был анархистом-практиком, учеником и соратником Бакунина, воплотившим в жизнь то, о чем говорил и писал Михаил Александрович. Откуда идет эта версия? Из того времени, когда Маркс и Энгельс, изгоняя Бакунина из Международного товарищества рабочих (Интернационала), организовали сбор всяческого компромата на него. Они, по-видимому, первыми обвинили его в «нечаевщине», отождествив позиции Нечаева и Бакунина. Важное место в этих обвинениях играл распространяемый Нечаевым и будто бы написанный Бакуниным зловещий «Катехизис революционера» (о том, что это такое, и кому он принадлежит в действительности – речь пойдет ниже). Так было положено начало марксистской традиции в изложении отношений двух русских революционеров. По стопам классиков пошли многочисленные эпигоны: так, один из вождей Французской компартии Жак Дюкло выпустил книгу (на русском языке она была издана в 1975 г.) с выразительным названием: «Бакунин и Маркс: тень и свет», в которой представил великого бунтаря каким-то зловещим монстром аморализма. Разумеется, точно также оценивали эту проблему, вплоть до самого последнего времени, советские авторы. Приведу лишь один пример, из числа самых свежих: В.А.Малинин в книге «История русского утопического социализма. Вторая половина XIX – начало XX века» (М., 1991) пишет: «Деятельность Нечаева… была, бесспорно, анархистским вывертом в освободительном движении» (с.50). Далее он говорит об «анархистски-заговорщической деятельности Нечаева, бывшей в общем до известной степени саморазоблачением бакунизма, применительно к русскому социалистическому движению» (с.255). Подобные примеры можно множить и множить. Как я уже сказал, эпигоны Энгельса с Марксом парадоксальным образом объединяются с эпигонами Достоевского и Солженицына на почве отождествления и разоблачения Бакунина и Нечаева, бакунизма и нечаевщины. Немудрено, что такое представление по сей день господствует в массовом сознании и тиражируется публицистикой. Даже такой глубокий и честный мыслитель, как Альбер Камю, в своей замечательной работе «Бунтующий человек» разделяет эту точку зрения. Пожалуй, единственным счастливым исключением в современной русскоязычной литературе, являются книги и статьи Н.М.Пирумовой, в которых сложная проблема отношений Бакунина и Нечаева рассматривается серьезно и непредвзято. Но – довольно историографических вступлений, – перейдем к самим фактам.
Достаточно беглого взгляда на историю русского революционного движения XIX в., чтобы увидеть в нем две параллельные, зачастую противоборствующие тенденции: авторитарную и либертарную. С одной стороны, мы видим в 1820-40-е гг. декабриста Пестеля и петрашевца Спешнева с идеей революционной диктатуры, а в 1860-е гг. – Петра Заичневского (автора прокламации «Молодая Россия») и Петра Ткачева, проповедовавших революционный аморализм, безграничное насилие и создание всемогущей, безличной революционной партии, ведущей народ к светлому будущему. С другой стороны, большинство декабристов и петрашевцев, Лавров, Герцен и Михайловский, а затем герои «Земли и Воли» и «Народной Воли» –противники всякого революционного мессианства, сторонники свободного развития личности и нравственных способов борьбы за дело народа, убежденные, что к социализму и свободе можно прийти лишь через свободу, но не через рабство.
Вне всякого сомнения, Сергей Геннадьевич Нечаев принадлежал к первой из указанных тенденций в русском революционном движении. Более того, он явился ее наиболее последовательным и ярким выразителем в теории и проводником на практике (вплоть до большевиков и Ленина), и не случайно слово «нечаевщина» –привлекательное для одних, ругательное для других, стало нарицательным.
Нечаев прожил короткую, но чрезвычайно бурную жизнь – 35 лет, из которых треть он провел в казематах Петропавловской крепости. Родившись в 1847 г. в семье простолюдина, он не уставал подчеркивать свое «плебейское» происхождение и «плебейский» характер. Среди своих товарищей по студенческой революционной среде 1860-х гг. – в большинстве своем выходцев из средних классов или же молодых «кающихся дворян», жаждущих слиться с народом и отдать ему свой долг, – «плебей» Нечаев выделялся как своими простонародными манерами, так и потрясающей энергией, перерастающей в фанатизм и страстной жаждой немедленного действия. Общее направление его мыслей во многом определила прочитанная им в юности книга Ф.Буонарротти о заговоре Бабефа. Бабеф, якобинцы, Бланки, конспирация, тайные общества, заговоры, революционные партии с железной дисциплиной зачаровали Нечаева и на протяжении всей его жизни были для него путеводными маяками. Нечаев с презрением относился к рафинированным «людям 1840-х гг.» – революционерам и либералам в России и в эмиграции, принадлежащим к кругу Герцена. Эти люди, связанные в своей деятельности соображениями морали, чести, аристократическими привычками и излишней рефлексией, по мнению Нечаева были неспособны к реальному действию. Глубоко ненавидя угнетателей народа: помещиков, генералов, царя, молодой русский якобинец полагал, что для борьбы с ними сгодятся любые средства: ложь, подлость, массовые убийства, шантаж – церемонится с кем бы то ни было или кому бы то ни было доверять он не собирался. Сильное влияние оказал на молодого Нечаева и теоретик русского заговорщичества Петр Ткачев, с которым Нечаев познакомился в Петербурге и в соавторстве с которым даже написал программу действий. В 1869 г. Нечаев приступил к практическим действиям. Начал он с грандиозной мистификации. Сначала он распустил слух о своем аресте, а потом – о побеге из Петропавловской крепости. В действительности ни того, ни другого не было, но цели своей он достиг – в революционной среде возник миф о великом герое, совершившем беспрецедентный подвиг: бегство из царских казематов. Встав, таким образом, на путь чудовищной лжи, Нечаев весной 1869 г. отправился в Швейцарию своего рода революционную Мекку, где обратился за помощью к Герцену, Огареву и Бакунину. При этом он представился одним из вождей всемогущего Революционного комитета, руководящего в России подготовкой революции. Хотя Герцену Нечаев сразу же не понравился, но, под нажимом Огарева и Бакунина, он был вынужден передать нечаевскому «комитету» половину имевшегося у него «бахметьевского фонда» (денег, пожертвованных дворянином Бахметьевым на дело русской революции). На Огарева и, в особенности, на Бакунина, молодой русский революционер, напротив, произвел огромное впечатление. Михаил Бакунин, стареющий бунтарь, оторванный волею судеб от родины, увидел в Нечаеве человека, подобного ему по энергичности и самоотверженности, человека, представляющего молодую революционную Россию, наконец, человека, способного сплотить людей вокруг себя, увлечь их на бунт. Поэтому Бакунин, восхищаясь нечаевским необузданным фанатизмом и революционным пылом, с самого первого дня своего знакомства с ним, склонен был закрывать глаза на такие «недостатки» «тигренка», «юного дикаря», как склонность к секретам и мистификациям, к неравноправным отношениям с товарищами по революции. Все это Бакунин относил на счет юности своего «молодого друга» и полагал, что годы и жизненный опыт повлияют на него. А пока – летом 1869 г. Бакунин оказывает Нечаеву всяческую помощь. Они совместно издают несколько брошюр и воззваний (к русской молодежи, к офицерам, к студентам). Уверенный в личном бескорыстии Нечаева и его преданности революционному делу, Бакунин снабдил Нечаева подписанным им удостоверением «полномочного представителя Русской секции Всемирного революционного альянса, номер 2771» (нечего и говорить, что этот Альянс был таким же мифом, как и нечаевский Революционный комитет в России!), добился того, что Огарев посвятил «юному другу Нечаеву» стихотворение «Студент» (вообще-то написанное о другом человеке). Это стихотворение с огаревским посвящением Нечаеву, изданное листовкой и привезенное в Россию, впоследствии упрочило авторитет Нечаева: теперь он казался русским революционерам не только героем, дерзко бежавшим из Петропавловской крепости, но и представителем Всемирного революционного альянса, человеком, близким с Бакуниным и Огаревым.