Однако сотрудничество Нечаева и Бакунина на этот раз было недолгим. Отношение Нечаева к Бакунину существенно изменилось: если за год до того он разыгрывал из себя его послушного ученика и единомышленника, всецело разделявшего анархистскую программу, то теперь он относился к Бакунину откровенно пренебрежительно: совершал кражи и подлоги документов и писем, постоянно лгал и путался в собственной лжи, не скрывал своих симпатий к якобинским, диктаторским и коммунистическим идеям, мало что общего имеющим с бакунизмом. Такая явная «перемена» в Нечаеве неприятно поразила Бакунина. А тут в Швейцарию приехал русский революционер Герман Лопатин, хорошо осведомленный о всех мистификациях Нечаева, и публично разоблачил его; он рассказал и о том, что побег Нечаева из крепости – выдумка, и о деле Иванова, и о прочих «некрасивых» действиях вождя «Народной Расправы» в России.
После этого в июне 1870 г. Бакунин написал Нечаеву огромное письмо, в котором заявил о разрыве с ним. Это письмо не только показывает, в какой мере Бакунин действительно несет ответственность за действия своего «молодого друга», а в чем их позиции отличались, но и остро ставит актуальные и по сей день вопросы морали революционеров и принципов, на которых должна строиться революционная организация.
С одной стороны, невозможно отрицать многочисленные моменты близости бакунинских и нечаевских позиций. Долгое время Бакунин склонен был закрывать глаза на аморализм, проповедуемый и практикуемый Нечаевым. Да и в этом письме, категорически отрицая «макиавеллизм» и «иезуитскую систему» Нечаева, Бакунин не вполне свободен от нечаевщины в вопросах «партийного строительства». Революционную организацию он представляет себе как штаб будущей революции, как тайную и невидимую диктатуру, которая после революции не даст установиться новому деспотизму. Эта противоречивая мысль Бакунина о том, что посредством диктатуры тайной, неофициальной, не стремящейся к благам и привилегиям для своих членов, можно предотвратить диктатуру явную – безусловно несет на себе следы длительного пребывания Бакунина (с 1845 г.) во франкмасонских ложах и его увлечения карбонариями. На мой взгляд, этот кардинальнейший вопрос –вопрос о принципах построения и целях деятельности революционной организации Бакунин так и не сумел удовлетворительно решить.
С другой стороны, письмо Бакунина Нечаеву свидетельствует о тех огромных различиях, которые существовали между этими двумя выдающимися революционерами. Михаил Александрович признает, что «веря в Вас безусловно, в то время как Вы меня систематически надували, я оказался круглым дураком – это горько и стыдно для человека моей опытности и моих лет, – хуже этого, я испортил свое положение в отношении к русскому и интернациональному делу». При этом Бакунин обрушивается на нечаевское якобинство и бланкизм, на идею захвата власти революционным меньшинством, выступая за стихийный массовый переворот, совершаемый самим народом. «Всякая другая революция, по моему глубочайшему убеждению, бесчестна, вредна, свободо– и народоубийственна». Нечаевская иезуитская система, основанная на обмане и подлости, не морализует революционеров, а развращает их – она бесчеловечна и неэффективна на практике, а, в случае своего осуществления, посадит на шею народу новых хозяев. Нечаевские методы приготовляют «новых угнетателей народа», убивают в революционерах «всякое человеческое чувство и воспитывают в них ложь, недоверие, шпионство и доносы…» Истинно революционная организация, по мнению Бакунина, «не навязывает народу никаких новых постановлений, порядков, форм жизни, а только разнуздывает его волю и дает широкий простор его самоопределению и его экономически-социальной организации, которая должна быть создана им самим, снизу вверх, а не сверху вниз». Революционная организация должна «на другой день народной победы сделать невозможным установление какой бы то ни было государственной власти над народом – даже самой революционной, по-видимому, даже вашей, – потому что всякая власть, как бы она ни называлась, непременным образом подвергла бы народ старому рабству в новой форме».