– Не прикидывайся, я о трубке.
– Ах о трубке, так я ее тебе дарю!
Выхватив из-за пазухи отливавшую золотым блеском трубку, Котияма вдруг швырнул ее в лицо Рётэцу и удалился быстрыми шагами.
Потирая ушибленное место и обиженно бормоча что-то под нос, Рётэцу подобрал упавшую на пол трубку. Взглянув на нее, он понял, что это изысканное произведение с узором из мечей и цветов сливы… по латуни. С досадой бросив трубку вновь на татами, он изобразил, что гневно топчет ее ногами в белых носках таби…
С тех пор монахи совсем оставили обычай просить трубку у Нарихиро. Ведь от Сосюна и Рётэцу все проведали, что она из латуни.
Тогда трое верных вассалов, прежде втайне от Нарихиро заменивших золото трубки латунью, после совещания вновь велели Сумиёсия Ситибэю сделать золотую трубку. Она совершенно не отличалась от той, которую получил Котияма, – с узором из мечей и цветов сливы.
Отправляясь с этой трубкой во дворец, Нарихиро в душе был готов к тому, что монахи станут выпрашивать ее.
Однако теперь никто не обратился к нему с просьбой. Даже Котияма, выпросивший уже две золотые трубки, бросив пристальный взгляд, с легким поклоном прошел мимо. Даймё в собрании, конечно, тоже не просили посмотреть трубку, храня молчание. Нарихиро это показалось странным.
Да нет, не просто странным, под конец это даже стало вызывать у него тревогу. Теперь он уже сам окликнул Котияму, когда тот вновь оказался поблизости.
– Эй, Сосюн, не желаешь ли трубку?
– Нет, благодарствуйте. Ведь я уже имел честь получить от вас такую.
Сосюн, видимо, решил, что Нарихиро издевается над ним, а потому в его вежливом ответе звучала обида.
Расслышав ее, Нарихиро недовольно нахмурился. Даже вкус табака из Нагасаки не удовлетворял его в этот момент, поскольку у него было такое чувство, словно приятно ощущавшийся доселе вес миллиона коку вдруг растаял дымком из золотой трубки…
Как передают старики, после Нарихиро все наследники клана Маэда – и Нариясу, и Ёсиясу – пользовались трубками из латуни. Может статься, это следствие завещания, которое обжегшийся на золотой трубке Нарихиро оставил потомкам?
1916
Показания Огаты Рёсэя
Повинуясь высокому указанию, почтительно сообщаю властям предержащим обо всем, что я видел и слышал собственнолично, о том, как в последнее время приверженцы христианства творят злокозненные дела и смущают умы в нашей деревне.
Итак, сообщаю, что третьего месяца седьмого дня сего года в дом ко мне явилась женщина по имени Сино, вдова Ёсаку, здешнего землепашца, и, ссылаясь на то, что девятилетняя дочь ее Сато тяжело захворала, слезно просила меня осмотреть больную.
Вышеназванная Сино, третья дочь крестьянина Собэя, десять лет назад была просватана за крестьянина Ёсаку, от брака с коим родила дочь Сато, однако вскоре муж ее от болезни скончался, после чего Сино вторично в брак не вступала, добывая себе скудное пропитание ткачеством и поденной работой. Сразу же после кончины мужа она по какому-то наваждению всецело предалась христианской ереси и часто навещала живущего в соседней деревне христианского патэрэн, по прозванию Родриге, из-за чего многие односельчане утверждают, будто Сино вступила с оным патэрэн в незаконную связь. Родные Сино, и прежде всего отец ее Собэй, а также братья и сестры, всячески увещевали ее, уговаривая одуматься, она же, нимало не внимая этим советам, денно и нощно молилась вместе с дочерью Сито перед курусу, каковой представляет собой крохотный столбик с перекладиной для распятия, и даже пренебрегала посещением могилы покойного мужа, отчего в настоящее время не только близкие и дальние ее родственники, чтя закон, прервали с ней всякие отношения, но и на деревенских сходках не раз уже обсуждался вопрос, не изгнать ли ее вовсе из деревни.
В силу этого, несмотря на усиленные ее мольбы, я объявил ей, что навестить больную мне никак невозможно, и она удалилась, заливаясь слезами, но назавтра, восьмого дня, снова явилась, повторяя: «Век не забуду вашу доброту, умоляю, навестите больную!» И сколько я ни отказывался, никак не хотела слушать, в довершение же своих просьб бросилась на пол в прихожей моего дома, сокрушаясь и укоряя: «Призвание врача – исцелять людские недуги… Уму непостижимо, как можете вы не внять мне, когда я молю о тяжело занемогшем моем ребенке!» Я же ответил: «Сказано справедливо, но ежели я отказываюсь лечить больную, значит, тем более согласись, к тому имеются веские основания. Скажу напрямик – поведение твое давно уже весьма непохвально, особливо же плохо то, что ты постоянно поносишь богов и Будду, коих почитаю я и все наши односельчане, и твердишь, будто мы поклоняемся сим святыням по наущению бесов и дьявола, – об этом мне доподлинно известно от людей верных. Как же ты, столь праведная и чистая, просишь ныне меня, одержимого дьяволом, исцелить твою дочь? С таковой просьбой надлежит тебе обратиться к дэусу, ему ты и поклоняешься столь усердно. Однако, если ты во что бы то ни стало желаешь, чтобы я все-таки осмотрел твоего больного ребенка, признай же отныне и навсегда, что вера твоя – бесплодное заблуждение. Если же ты на это не согласишься, то, сколько бы ты ни твердила, что врачевание – ремесло гуманное, я наотрез отказываюсь оказать тебе помощь, ибо и мне ведом страх перед карой богов и Будды!» Так говорил я с ней, и Сино волей-неволей пришлось отправиться восвояси, хотя я отнюдь не был уверен, что она по-настоящему поняла мои доводы.