Или вот другой случай. Его подобьют. Самолет горит. Внизу колонна фашистских танков и пушек. Он направит свой самолет на эту колонну. Как Гастелло! И на сладких крыльях мечты уносился в бессмертие, в бронзу памятника с надписью: "Герой Советского Союза Федор Черданцев".
Чаще, правда, он оставался живым. Прославленным летчиком, дважды, трижды Героем, маршалом авиации, даже Главным маршалом.
Судьба распорядилась по-своему.
После девятого класса Федора призвали служить на флот. Через месяц он получил от друга письмо: Колька попал-таки в летную при внеочередном наборе...
Недавно Николай прислал вырезку из газеты: награжден орденом Красной Звезды. У Федора нет даже медали. А фронт рядом. Оттуда возвращаются разгоряченные боем корабли с пробоинами и перебитым рангоутом. Федор осматривает подводную часть, заводит корабли в док или садит их на тележку слипа.
Еще ни разу настоящего фрица не видел. Так и война кончится. Люди воюют, а тут... шлепаешь по заливчику, разбомбленные причалы ремонтируешь, лазишь у берега, где воробью по колено. Камбала и то не боится. Вот тебе и "владыка морских глубин"! Вот тебе и действующий флот!
Федор вздохнул.
А ведь могло быть иначе...
В Кемерове на сборном призывном пункте кое-кто из настырных ребят добился зачисления в летную школу. Федор по своей проклятой нерешительности прохлопал момент упросить летчика-капитана, набиравшего себе команду из призывников. Так и угодил во флот.
Перед отправкой команды в часть услышал по радио: лейтенанту Черданцеву Василию Степановичу, саперу, присвоено звание Героя Советского Союза.
Почему, он и сам не знает, но только сразу подумал, что это брату дали Героя. И потом, когда передавали очерк о подвиге, когда он убедился, что это действительно брат, его больше всего удивило полное имя: Василий Степанович. Васька, рыжий его братишка, всего на два года старше, был теперь с каким-то холодным и чужим именем: Василий Степанович и Герой...
И только позднее дошло: "посмертно"...
От черной хриплой тарелки репродуктора Федор пошел к начальнику призывного пункта, майору с целым рядом желтых и красных нашивок на груди за тяжелые и легкие ранения.
— Сейчас передали? — Майор устало провел трехпалой рукой по длинному и серому от переутомления лицу. — Гордись! Вечная слава ему!
— Я на фронт хочу.
— На фронт все хотят. А кто здесь?..
— Я на фронт... — упрямо повторил Федор.
— Ну вот что! — выпрямился майор, подчеркивая этим официальность своих слов. — Ты теперь военный. Куда пошлют, туда и пойдешь.
Щелкнул красивой немецкой зажигалкой в виде пистолета, прикурил, примиряюще сказал:
— Чего надулся? Нельзя тебя вот так прямо на фронт... необученного. Прыткий какой! Сейчас не сорок первый... У меня тоже брат погиб. И отомстить не смогу.
Майор вздохнул, постучал трехпалой рукой по хромовому сапогу. По звуку Федор определил: протез.
— Не берут, — с горечью пожаловался на кого-то майор. — Я им доказывал, что и без ноги можно... Что они понимают, бюрократы!
Осекся. Нахмурился.
— Ну, ступай, ступай! Твое время еще придет.
Эшелон тащился на восток.
Двигались больше ночами. Днем останавливались на запасных путях.
Навстречу громыхали составы с зачехленными орудиями, танками, с солдатами, набитыми в теплушки, как патроны в подсумки. В открытые двери вагонов вырывался лихой перебор гармошки, дробный перестук пляски, задумчивые русские песни...
Эшелоны, эшелоны, эшелоны...
Из глубины России вставала сила, способная переломить хребет любому врагу.
Ребята провожали поезда долгим взглядом: на фронт!
На запад, на запад, на запад... Только они на восток.
Терялись в догадках. Одни утверждали: везут во Владивосток; другие — как только оденут во флотское, так сразу на запад, на фронт; третьи обещали: "Пехтурой будем, "царицей полей"! Готовь обмотки".
...Как-то ранним утром рядом с эшелоном остановился состав, на открытых платформах которого холмами лежала соль. Соль! На нее можно было выменять что угодно.
Под прикрытием тумана ребята набили солью вещевые мешки.
Федор проснулся от шума.