Ты догадывалась, что так будет. Ведь Кристина тебе чужая, и единственная причина ее связи с твоей семьей заключается в том, что они сошлись во время войны, когда тебя уже не было в деревне. Во времена раздрая пропасть между тобой и домашними расширилась. Поскольку дома было опасно, ты училась в женском колледже Святого Сердца, а каникулы проводила в дядиной миссии.
– Во время войны нас учили не быть эгоистами, – продолжает Кристина, которая вплоть до сегодняшнего вечера не проявляла большого интереса к разговорам. – Потому что там все умирали. Был один парень, он мне нравился. Его все время отправляли на фронт, пока он не погиб. Я даже тогда считала это эгоизмом. Вопреки всему, чему нас учили. Хоть мы и воевали, там было полно лжецов.
Сейчас слишком поздно начинать разговор, который ты бы завела несколько недель назад, когда приехала Кристина, – разговор о семье и ее бедственном положении, о твоем бессилии хоть как-то помочь своим, поскольку ты в городе нищенствуешь. У Кристины есть такая прослойка под кожей, которая отделяет ее наружность от нутра, не позволяет никаких контактов между человеком, каким она когда-то думала стать и каким в конце концов стала. Один не признает существования другого. Женщины, прошедшие войну, именно такие, это новый вид существ, прежде неизвестный, не вполне мужчины, но уже и не женщины. Говорят, после того как они впервые убивают человека, кровь у них перестает приливать к матке. Шепчутся, что страшное было невыразимо страшнее, когда его совершали женщины, и в знак отвращения к такому кошмару предки остановили цвет народа так же, как поступили и с женскими органами. Тебе вдруг приходит в голову, что ты намного больше похожа на Кристину, чем на Май Маньянгу, на Кристину с ее бесплодной войной, которая не принесла ничего, кроме ложных надежд и новой, более совершенной разновидности отчаяния. Только из-за бесполезного образования, подчеркивающего твое нищебродство, становится еще смешнее.
Кристина пускается бегом. В тихом ночном воздухе плывет вдовье пение. Ты бежишь за Кристиной, не ради нее, но чтобы оказаться подальше от гимнов. Уже через несколько метров разглядеть что-либо трудно. Ты еще раз пытаешься понять, что перед тобой, но видишь только ночь. Кристина выпрыгивает из-под дерева. Ты почти натыкаешься на нее.
– Вот чему мы научились, – говорит она. – Бегать не трудно. Каждому под силу. Не бежишь – не живешь. Что бы ты делала, если бы не бегала, чего, по твоим словам, ты не умеешь?
– И это после всего! – выдыхаешь ты с неприязненным восхищением. – Целый день. В ее саду!
– Я не потею, – отвечает Кристина. – Я бегаю в город по крайней мере три раза в неделю, по ночам. – Кажется, она довольна, что на тебя производит впечатление ее выносливость. – Мне необходимо. Единственный способ. Потому что в отличие от всего остального этому нет конца. Точно как сегодня в саду. – Она отворачивается, но скоро продолжает: – Из всего того, чему нас научила война, это хорошо. Есть только один вид крови, не несколько, как некоторые любят говорить. Мы видели, как она сочится из каждой раны. И даже те, кто не умел бегать, один раз увидев, понимали, как это делается. Правда, Тамбудзай. Если ты видела кровь, ты все знаешь про то, как надо бегать. – Какое-то время Кристина прыгает, как бегун, готовящийся к рывку. – Если бы мне снова пришлось выбирать, я бы никогда больше этого не сделала. Я научилась тому, что от крови надо бежать. Никто не бежит к ней, делая вид, будто это вода. Которую ты можешь куда-нибудь налить и пить. Река, текущая для того, чтобы утолить жажду, лжет, что она вода.
Она прыгает, и тень ее похожа на тень зверя. Ты прислоняешься к стволу дерева. Дыхание только начало успокаиваться, мелкими толчками, с трудом заталкивая воздух в легкие.
– Почему ты молчишь? – спрашивает Кристина, и в ее голосе слышится тяжелое разочарование.
Ты хочешь, чтобы она убежала, прочь, без тебя, чтобы ты осталась в «между», не в городе и не у вдовы. Ты не нашла слов, чтобы сказать о перевязи на руке Май Маньянги, когда увидела ее, не собираешься этого делать и сегодня.
– Так ты утверждаешь, что не видела крови в гостиной Май Маньянги? – продолжает Кристина. – И, хоть была в доме, ничего не слышала?
Когда она заговаривает об этом, тебе хочется уйти, умчаться стрелой от той сцены, свидетельницей которой ты стала в гостиной Май Маньянги много недель назад, до приезда Кристины. Ты хочешь оставить в сердце вернувшейся с войны женщины ее правду, ту, что, хоть раз увидев кровь, уже не отмыться. И все же ты начинаешь понимать, что кровь не просто умеет говорить, она не отстанет. Ты видела, как во время войны кровь хлестала из ноги твоей сестры – вскоре после того, как ты закончила школу при миссии дяди. Тогда ты бежала. И бегала от этого зрелища все годы учебы в женском колледже Святого Сердца.