— Ты делаешь мне больно, Дамион, — беспомощно кричала я сквозь боль.
Он отпустил меня, толкнув, и влепил такую пощечину, что услышала лишь глухой звук и тишину. Я прижалась к дальней кухонной стойке, мои мысли внезапно дезориентировались, а зрение помутилось. Я приложила руку к левому уху, а когда отпустила, на пальцах была кровь. Ухо кровоточило изнутри.
В ужасе оглянулась через плечо и только потом поняла, что он заговорил. Как будто время остановилось, а затем выстрелило из рогатки, мой мозг, казалось, сразу же зарегистрировал звук из правого уха, помогая сориентироваться.
Дамион был на взводе. Я должна была остановить его, пока он не убил меня.
Развернулась на месте и схватила единственное, что было под рукой, — открывалку для консерв, случайно оказавшуюся на прилавке. Когда он бросился ко мне, я развернулся и, воспользовавшись моментом, ударила его по лицу. Судя по зияющей ране, открывшейся на его щеке, острые круглые режущие части вошли в прямой контакт. Его щека была рассечена от виска до уголка рта.
Дамион зарычал от злости, отступил и ударил рукой по щеке. Кровь хлынула из-под пальцев. Он бросил короткий взгляд на свою руку, чтобы оценить степень повреждения.
Моя рука тряслась мелкой дрожью.
Если раньше взгляд Дамиона казался мне бездушным, то теперь он не шел ни в какое сравнение с выражением злой ненависти.
— Я заставлю тебя страдать до конца твоих дней.
— Я только пытаюсь защитить себя, — крикнула в ответ. — Неужели ты не видишь, что причиняешь мне боль!
— Как будто у такой шлюхи, как ты, есть чувства, — он сделал выпад, схватив меня за запястье одной рукой, а другой вырывая открывалку. Он порезался, но даже не заметил. Дамион был слишком зациклен на возмездии.
Снова ударил меня, на этот раз кулаком. Я упала, и началось настоящее избиение. Он пинал меня... снова, и снова, и снова... пока мое тело не онемело, а разум не помутился.
Он заговорил со мной, но его слова не проникали сквозь туман.
Я унесла себя в другое место.
Качели из покрышек, раскачивающиеся под мшистым дубом в промозглую саваннскую ночь. Из-за густой зелени то тут, то там виднелось золотистое небо. Наступал закат, и мама скоро позовет меня домой...
Холодная вода брызнула мне в лицо, заставив кашлять и отплевываться, пока я приходила в себя.
Мое тело представляло собой один сплошной клубок боли. Я лежала на полу в кабинете Дамиона. Когда огляделась, он обматывал марлей половину головы.
Я зажмурилась, не желая справляться с ужасом.
— Ты знаешь, как мои люди показывают мне свою преданность? — спросил он низким, угрожающим тоном. — Они носят мою метку. Таким образом, все знают, кому они принадлежат.
Ужас распахнул мои веки, требуя сделать хоть что-то. Что угодно. Тогда я поняла, что лежу у камина, а рядом полыхает огонь.
— Раз уж ты никак не можешь вспомнить, кому принадлежишь, позволь мне напомнить. — Дамион поднял кочергу, лежавшую среди бревен. На конце ее светился символ. Клеймо. Один из них я хорошо знала — соединенные буквы его имени Д и К в русском алфавите.
Я никогда не чувствовала страх так остро. Я знала это, потому что до того момента мне никогда не приходилось терять контроль над своими телесными функциями. Моча пропитала мою одежду, и по телу и ногам разлилось тепло.
Дамион понюхал воздух и улыбнулся.
— Теперь ты понимаешь.
Он одернул вырез моей майки, в глазах читалось безумие.
Я хотела отбиться от него. Хотела бежать или сделать что-нибудь, чтобы остановить происходящее, но тело так болело. Все, на что я была способна, — это тихие всхлипывания.
— Пожалуйста, не делай этого. Пожалуйста.
— Поздно, Птичка. Ты должна была подумать об этом до того, как решила предать меня.
Крик, вырвавшийся из моего горла, был похож на кровотечение души, когда раскаленное железо испепелило плоть над моей левой грудью. Никогда в жизни я не испытывала такой агонии. Я даже не представляла, что такое возможно.
Слишком много для моего поврежденного разума и тела, и мое сознание растаяло вместе с болью.
— Ты всегда будешь принадлежать мне, — прошептанные слова Дамиона последовали за мной во тьму.
Даже после смерти родителей не могла представить, что когда-нибудь пожалею о том, что жива. Что мне будет легче не проснуться, чем столкнуться с реальностью.
Теперь я знала, что такое бездонное отчаяние.
Опустошение.
Я была в больнице. Забинтованная. Одна.
Каждая клетка тела болела, но в голове звучал только один вопрос. Я озвучила его, когда в палату вошла медсестра.
— Мой ребенок? — хрипло спросила я, один глаз не открывался. — Мой ребенок? — повторила, осторожно касаясь живота.
Было так больно. Как кто-то мог выжить после такого?
Нам не нужно было говорить на одном языке, чтобы я поняла выражение муки в ее глазах. Медленно она покачала головой.
— Мне очень жаль, — слова были произнесены с сильным акцентом и пронизаны печалью.
Я не плакала. Не по-настоящему. Я была слишком оцепеневшей для этого.
Одна-единственная слеза согрела кожу — прощание с жизнью, которую отняли.
Медсестра оставила меня одну, чтобы я могла оплакать свою потерю. Как бы хотела иметь такую роскошь. Но вместо этого сидела в тишине, оценивая свое положение.
За окном темно. Судя по приглушенному свету и тишине в коридоре, ночь в самом разгаре.
Дамион, должно быть, переживал, если привез меня сюда. Я удивилась, что он не стоял у моей кровати. Скорее всего, он велел врачам позвонить ему, когда очнусь. Уже в пути? И что будет, когда он заберет меня обратно? Он не доверял мне раньше, теперь и подавно. Я навсегда останусь его пленницей… если, конечно, он оставит меня в живых.
Если был хоть малейший шанс выжить, я должна бежать. Сейчас.
Его отсутствие — знак от вселенной, единственный проблеск удачи, и я не собиралась его упускать.
Приподнялась, резкая боль пронзила грудь. Как минимум одно сломанное ребро.
Когда села, то почувствовала, что на мне надеты впитывающие трусы. Судя по ощущениям, они были мокрыми. Я заглянула внутрь, не понимая, почему меня оставили в таком состоянии.