Я позвонила в три других детских дома, которые нашла в Интернете. Во всех трех мне ответили... люди, которые не говорили по-английски. После нескольких бессмысленных переписок все звонки закончились безрезультатно.
Единственный способ, который принес мне успех, — это электронное письмо в Министерство труда и социальной защиты. Мне недвусмысленно заявили, что у меня больше шансов умереть от теплового удара в Сибири, чем получить информацию, если я не представлю им оригиналы документов с печатями. И даже тогда мне может понадобиться чудо.
Решила сделать рывок. Альтернативой было погрязнуть в печали, а это теряло свою привлекательность. Плечи болели от тяжести собственной бесполезности. Я была готова сбросить этот тягостный плащ и заново открыть для себя множество причин, по которым жизнь стоит того, чтобы ее прожить.
Изнурительное эмоциональное путешествие привело меня к этому моменту, когда я стояла перед тем кирпичным зданием, которое впервые нашла в Гугле. Мне нужно было понять, что что-то не так, когда номер телефона не сработал. Поспешив сбежать, я ухватилась за оптимизм. Уверяла себя, что номер был напечатан с ошибкой или изменен. Но теперь неожиданная настороженность приковала мои ноги к тротуару.
Здание выглядело таким же заброшенным, как и дети, которые когда-то называли его домом. Я могла бы сказать, что это то самое здание, которое показано на спутниковых снимках, но с тех пор прошло много суровых лет. Мне и в голову не пришло, что зернистая фотография была устаревшей. Еще больше смущало отсутствие вывески, прикрепленной к грязному кирпичному фасаду. Если бы не чьи-то шаги внутри, я бы решила, что здание скоро будет снесено.
Несколько оконных стекол треснуты, пленка грязи мешала разглядеть какие-либо детали, а часть водостока вдоль крыши бессистемно свисала со здания. По сравнению с ухоженными витринами магазинов по обе стороны от него, разрушающееся здание выглядело забытым. Должно быть, опустошенность была заразной, потому что я чувствовала, как она тяжело ложится на мои плечи.
Это не конец. Может быть, тот, кто находится внутри, знает, что случилось с приютом.
Даже если он был закрыт, записи должны были где-то храниться. Наверняка даже в России архивы такой важности хранились не в одном месте. Я проделала этот путь не для того, чтобы бросить все. Может быть, тот, кто внутри, сможет направить меня в центральный офис или на новое место расположения детского дома. Спросить не помешает.
Набравшись храбрости, я подошла к входной двери. Подняв кулак, приостановилась, чтобы убедиться, что район достаточно населен, чтобы ограничить мои шансы быть откровенно убитой, затем постучала и стала ждать.
Нет ответа.
Я была уверена, что видела по крайней мере одного человека, который передвигался внутри, поэтому проверила ручку. Не заперта. Нерешительно толкнув дверь, просунула голову внутрь.
— Привет? Здесь кто-нибудь есть?
И снова никакого ответа.
Любопытство вызвал вид на гостиную, расположенную справа от входа. В пыльной гостиной стояла мебель давно забытой эпохи, а также отслаивающиеся обои, затянутые паутиной. Потертые деревянные полы, вероятно, были изначально уложены при строительстве здания, но их качество оказалось достаточно хорошим, чтобы пережить годы без значительных повреждений.
Я нерешительно шагнула внутрь, когда увидела на стене что-то похожее на групповую фотографию прежних жильцов. Гадая, как давно был сделан этот портрет, я сделала два шага внутрь, прежде чем мой взгляд переместился влево, туда, где, окружив меня, стояли четверо мужчин и наблюдали за мной. Я ахнула, прижимая руку к груди.
— Боже мой, вы напугали меня до смерти. Я… Я позвала, но никто не ответил, а дверь была не заперта. Надеюсь, я не помешала.
Я вдруг поняла, что несу чушь, и, судя по недоверчивым выражениям их лиц, они не поняли ни слова из того, что сказала.
Как только на секунду задумалась о том, кто передо мной, мой дискомфорт усилился. Эти парни выглядели злее, чем свора собак со свалки, покрытые шрамами и ухмылками, с татуировками, усеивающими то немногое, что я могла разглядеть под их громоздкими зимними куртками.
Тогда-то меня и осенило, что я вторглась на чужую территорию. Ворвалась на какое-то собрание, а эти парни были не из тех, кого волнует моя душещипательная история. По крайней мере, так было с тремя из них. Четвертый мужчина отличался от остальных во всех отношениях. Его сшитое на заказ шерстяное пальто идеально сидело на плечах и свисало до колен, из-под него выглядывал дорогой костюм. Он был чисто выбрит, а из самых удивительных глаз, которые я когда-либо видела, сверкал любопытный блеск — такие бледно-голубые, что они напомнили мне о гортензиях, которые Хани выращивала в своем саду.
Этот человек не был бандитом. Он был утонченным. Имперским.
Я сфокусировала на нем свое внимание, надеясь, что он такой же благовоспитанный, каким кажется, и сверкнула своей лучшей конкурсной улыбкой.
— Простите, что прерываю вас. Вы случайно не говорите по-английски? Я ни слова не знаю по-русски.
Один из грубиянов что-то проворчал, но голубоглазый Адонис прервал его плавным движением руки. Наши взгляды оставались прикованными друг к другу. Когда его губы приподнялись в уголках, а в лазурных глазах блеснуло веселье, мне показалось, что солнце пробило путь сквозь тяжелую московскую облачность и омыло меня своим сиянием. Тепло прилило к щекам и разлилось по животу.
— Как такая красота и очарование могут помешать? — глубокий голос успокаивал, несмотря на нотки русского акцента. Он выбрался из-за спин остальных и несколькими неторопливыми шагами сократил расстояние между нами. — Пожалуйста, чем я могу вам помочь?
Мысли покинули меня. Его близость высасывала воздух из комнаты, голова кружилась, а мозг превратился в пустой пузырь.
Давай, Штормовая девочка. Соберись.
— Да, эмм... спасибо. Я искала детский дом, который раньше был здесь.