— Агамемнон приказал Тевкру убить меня, — объясняю я. — Я все испортила.
— Они растеклись по всей палубе, верно? — не унимается Дамон.
— Да, дорогой, конечно. Я совершенно уверена в том, что Парис не участвовал в этом заговоре, да и Менелай тоже. Ваша мама влюбляется в дураков, но не в маньяков.
— Какого они были цвета? — допытывается Дамон.
— Цвета?
— Его кишки.
— Красные в основном, с лиловыми и черными пятнами.
— Здорово.
Я рассказываю близнецам о своем долгом, изнурительном заплыве через пролив.
Рассказываю, как шла по изрытым войной полям Или она, уклоняясь от стрел и избегая дозоров.
Рассказываю, как дожидалась у Скейских ворот, пока не подъехал крестьянин с повозкой, в которой вез фураж для осажденного города… как прокралась внутрь, укрывшись в пшеничной соломе… как пришла в Пергам и спряталась в храме Аполлона, где, затаив дыхание, дождалась рассвета.
Приходит рассвет, перевязывая восточные облака розовыми подвязками. Елена покидает замок, подходит на цыпочках к стене, взбирается по сотне гранитных ступеней к бойницам. Она не уверена в том, что делать дальше.
Была смутная надежда обратиться к пешим воинам, когда те соберутся у ворот. Ее доводы не произвели впечатления на предводителей, но, возможно, смогут тронуть сердца рядовых.
Именно в этот момент неопределенности в своей судьбе Елена натыкается на… себя.
И моргает — раз, другой. Судорожно глотает воздух. Да, это она, собственной персоной, вышагивает по парапетам. Она? Нет, не совсем: идеализированное подобие, Елена десятилетней давности, стройная, с гладкой розовой кожей.
Когда войска проходят сквозь ворота и направляются на поле брани, странное воплощение взывает к ним.
— Вперед, мужи! — кричит оно, поднимая кремово-белую руку. — Сражайтесь за меня!
Движения неторопливы и судорожны, словно выжженная солнцем Троя каким-то волшебством перенесена в холодный климат.
— Я стою того!
Солдаты оборачиваются, смотрят вверх.
— Мы будем сражаться за тебя, Елена! — кричит лучник в сторону парапета.
— Мы любим тебя! — вторит ему воин с мечом.
Воплощение неуклюже машет рукой. Со скрипом оно посылает сухой воздушный поцелуй.
— Вперед, мужи! Сражайтесь за меня! Я того стою!
— Ты прекрасна, Елена! — кричит копейщик.
Елена подходит к своему двойнику и, схватив за левое плечо, разворачивает создание к себе.
— Вперед, мужи! — говорит оно Елене. — Сражайтесь за меня! Я того стою!
— Ты прекрасна, — повторяет копейщик, — и твоя мать тоже.
Глаза, обнаруживает Елена без удивления, стеклянные. Конечности из дерева, голова — мраморная, зубы — из слоновой кости, губы — восковые, локоны — из руна темно-рыжего барана. Елена не знает наверняка, какие силы питают это создание, каким волшебством двигается его язык, но предполагает, что здесь не обошлось без гения Афины, колдовства волоокой Геры. Вскрой его, чувствует она, и наружу вывалится тысяча винтиков и поршней из огненной мастерской Гефеста.
Елена не теряет времени. Она крепко обнимает творение рук человеческих и божеских и отрывает его от стены. Тяжелое, но не настолько, чтобы лишить ее решимости.
— Вперед, мужи! — вопит оно, когда Елена бросает его через плечо. — Сражайтесь за меня! Я того стою!
И так случилось, что в одно знойное, истекающее потом малоазийское утро прекрасная Елена берет реванш у истории, радостно похищая себя из надменного белокаменного города Трои.
Парис достает из колчана отравленную стрелу, намереваясь впрыснуть изрядную порцию болиголова в грудь одного из предводителей ахейцев, когда мимо него проносится колесница брата.
Парис кладет стрелу на тетиву. Бросает взгляд на колесницу.
Прицеливается.
Бросает еще один взгляд.
Стреляет. Промахивается.
Елена.
Елена? Елена, лирой Аполлона, — его Елена — нет, две Елены, настоящая и фальшивая, бок о бок, настоящая направляет коней в гущу сражения, тогда как ее деревянная близняшка задумчиво смотрит в пространство.
Парис не может решить, кто из них сильнее удивил его своим появлением.
— Солдаты Трои! — кричит Елена из плоти. — Герои Аргоса! Смотрите, как ваши вожди пытаются вас одурачить! Вы сражаетесь за мошенничество, надувательство, за вещь из колесиков и стекла!
Тишина окутывает поле брани. Мужчины ошеломлены, и не столько бредом вожатой, сколько лицом ее спутницы, столь чистым и совершенным, несмотря на то, что ее челюсть стянута кожаным ремешком. Это лицо способно вложить в ножны тысячи мечей, опустить тысячи копий, снять с тетивы тысячи стрел.
Что и происходит. Тысяча мечей — в ножны. Тысяча копий опущена. Тысяча стрел снята с тетивы.
Солдаты толпятся вокруг колесницы, щупая двойника Елены. Они прикасаются к деревянным рукам, ласкают мраморный лоб, гладят зубы из слоновой кости, похлопывают по восковым губам, сжимают шерстяные волосы, трут стеклянные глаза.
— Видите, что я имею в виду? — кричит настоящая Елена. — Ваши цари обманывают вас.
Парис не может с собой совладать: он гордится ею, он готов поклясться в этом крылышками Гермеса. Его раздувает от гордости и восторга. У этой женщины есть мужество, есть доблесть и отвага.
«Эта женщина, — осознает Парис, — положит конец войне».
И огромная, теплая слеза ностальгии по прошлому скатывается по его щеке.
— Конец, — объявляю я.
— А что было потом? — допытывается Дамон.
— Ничего. Finis. Спите.
— Нас не проведешь, — мурлычет Дафния. — После этого было много разного. Ты отправилась жить на остров Лесбос.
— Не сразу, — замечаю я. — Семь лет я бродила по свету, и было много замечательных и сказочных приключений. Спокойной ночи.
— А затем ты отправилась на Лесбос, — не унимается Дафния.
— И тогда на свет появились мы, — утверждает Дамон.
— Верно, — подтверждаю я.
Близнецам всегда интересно слышать о том, как они появились на свет. Они никогда не устают от рассказа.
— Лесбийские женщины импортируют свыше тысячи литров замороженной спермы ежегодно, — объясняет Дамон Дафнии.
— Из Фракии, — поясняет Дафния Дамону.
— В обмен на оливы.
— Процветающая торговля.
— Верно, солнышко, — говорю я. — Пора спать.
— И так ты забеременела, — говорит Дафния.
— И у тебя появились мы, — добавляет Дамон.
— И ты привезла нас в Египет.
Дафния дергает меня за рукав, словно за веревочку колокольчика.
— Я появилась первой, не так ли? — говорит она. — Я старше.
— Да, дорогая.
— Вот поэтому я умнее Дамона?
— Вы оба одинаково умные. А теперь я задую свечку.
Дафния обнимает свою папирусовую куклу и говорит:
— Ты действительно закончила эту войну?
— Договор был подписан через день после моего бегства из Трои. Конечно, мир не вернул к жизни мертвых, но по крайней мере Троя никогда не была разграблена и сожжена. А теперь спать — оба.
Дамон говорит:
— Не раньше, чем мы…
— Что?
— Ты знаешь.
— Ладно, — соглашаюсь я, — одним глазком, и сразу же в страну Морфея.
Я неторопливо подхожу к шкафу, отодвигаю полотняную занавеску, и появляется мой крепкий двойник, стоящий среди детских одежд. Она улыбается во мраке. Никогда не устает улыбаться эта женщина.
— Привет, тетя Елена! — восклицает Дамон, когда я передвигаю рычажок на затылке своей сестры.
Та машет моим детям рукой и говорит:
— Вперед, мужи! Сражайтесь за меня!
— Непременно, тетя Елена! — отвечает Дафния.
— Я того стою! — говорит моя сестра.
— Конечно, стоишь! — подтверждает Дамон.
— Вперед, мужи! Сражайтесь за меня! Я того стою!
Я выключаю ее и задвигаю шторку. Подворачивая одеяла, я громко целую каждого близнеца в щеку.
— Я люблю тебя, Дафния. Я люблю тебя, Дамон.
Начинаю задувать свечу — стоп. Пока не забыла —надо исполнить еще одну обязанность. Возвратившись к шкафу, я отодвигаю шторку, достаю из халата перочинный ножик и открываю его. И затем в сгущающейся и влажной египетской ночи я тщательно процарапываю еще одну морщинку на лбу своей сестры, как раз под челкой цвета соли и перца.