Каждое утро я бегал на станцию за газетами. Никогда я не читал столько газет! Читал я их, в основном, с бабушкой. Бабушка всегда любила читать газеты, а с тех пор как дядя уехал в Испанию, бабушка читала их день и ночь. Мы все искали с бабушкой что-нибудь про дядю. Но про дядю ничего не писали. А про других писали — про бойцов Интернациональных бригад. Про таких же революционеров, как мой дядя и его друзья. Это были настоящие герои. До сих пор я помню их имена — Листер, Лукач, Миаха. Бойцы Интербригад приехали в Испанию со всего мира — помогать испанскому народу. Многие из них пробирались в Испанию на свой страх и риск, в одиночку. Они добирались тайком до Франции — кто в пароходном трюме, кто в товарном вагоне, кто как, — а из Франции уже переходили в Испанию через границу. Но все-таки их было мало. И оружия им не хватало. А фашистов было больше. И оружия у них было больше. Фашистам помогали Гитлер и Муссолини — они посылали в Испанию войска, танки, самолеты. Все больше самолетов, все больше танков, все больше войск. Они делали это сначала тайком, а потом и открыто. Они совсем обнаглели! Они заливали кровью испанские города, убивали мирных жителей и детей. Они рвались к столице Испании — Мадриду. Обстановка в Испании была очень тревожной. «NO PASARAN!» — говорили в Испании. Это такой лозунг. Это значит: «Они не пройдут!» Не только в Испании так говорили — так весь мир говорил. Все честные люди.
И все же им удалось пройти. В те годы им удалось. Им удалось в Испании и в других странах. Потому что многие им помогали. А многие, которые не помогали, смотрели на них сквозь пальцы, то есть не вмешивались. Они до тех пор не вмешивались, пока фашисты не заняли почти всю Европу. Это было все очень страшно!
Они даже к нам сунулись! Даже к нам! Но у нас фашисты нашли свой конец! Мы им дали, этим фашистам! Мы им так дали, что они не собрали костей! И тогда настал День Победы.
Когда я сейчас вспоминаю День Победы, я всегда думаю: как жаль, что дядя не дожил до этого дня! Вот бы он обрадовался! Мало сказать — обрадовался! Это было бы для него нечто большее, чем просто радость. Это было бы этвас, настоящее этвас! Но мой дядя не дожил.
Уж так получилось.
Дальние поезда
Я сидел в комнате и рисовал. Ветви яблонь скребли в окна дачи, дул ветер, и было холодно. А еще было слышно, как падали яблоки — они глухо ударялись о землю и звонко о крышу. Бабушка грелась у печки и вязала носки, мама писала статью, Чанг спал, свернувшись клубком на подстилке. А я рисовал. Я всегда рисовал в плохую погоду.
Я рисовал Испанию: яркое солнце, яркое небо, яркие горы и яркие апельсиновые рощи с оранжевыми апельсинами. И войну. Я рисовал атаку республиканских войск, и бегущих фашистов, и воздушный бой в синем безоблачном небе. Все у меня получалось неплохо, только не получался дядя. Я хотел нарисовать дядю, но дядя не получался похожим… Немножко был он похожим, но все же не очень похожим…
В печке трещали дрова, а в трубе завывал ветер. Вся дача гудела от ветра.
— Пойди посмотри… — сказала мама. — Там кто-то пришел…
— Это ветер, — сказала бабушка.
— Там кто-то вытирает ноги! — сказала мама.
— Это ветер вытирает ноги! — засмеялся я. — Осень…
И вдруг меня осенило:
— Дом слышит шум и шорох на пороге, ах, это осень вытирает ноги… Ну как? Это стихи!
— Прекрасно! — сказала мама. — Ты запиши…
Я взял чистый листок, но тут вскочил и залаял Чанг. В дверь постучали.
— Да, да! — сказала мама. — Войдите!
Я схватил Чанга за ошейник, дверь открылась, и в комнату вошел человек.
Человек был похож на летчика. В те годы летчики были очень популярны. В газетах писали не только про Испанию — много писали про летчиков. Про Чкалова, про Громова, про Коккинаки. Они летали через Северный полюс в Америку. И поднимались в стратосферу! Выше всех! Они гремели на весь мир, наши летчики.
Я сразу узнал в этом человеке летчика. Он был в обыкновенной кепке, но в кожаной куртке с «молниями» и в сапогах… Он был похож на Чкалова: такое же суровое лицо с глубокими складками возле рта, с прямым носом и крутым подбородком. Он сразу понравился мне своей улыбкой.
— Поди отыщи вас! — сказал он. — Я от Феденко, Петра Ивановича! По-моему, я не ошибся?
— Боже мой! — прошептала мама.
Она вскочила и стояла бледная как полотно, прижимая руки к груди. Бабушка тоже вскочила, выронив спицы…