6
Джеймса я нашел в углу фойе — прислонившись к стене и поджав губы, он изучал партитуру.
— Принимаешь всё это всерьез, да, милый? — спросил я.
— Милый! — Мы наскоро, сухо поцеловались. — Нет, это и в самом деле великолепно.
— Ну что ж, я рад, что ты настроен получать удовольствие.
Я в отчаянии глазел на белые смокинги и обнаженные плечи. Было слишком жарко, чтобы сидеть в оперном театре, и я пришел практически в пижаме — сверхлегком африканском хлопчатобумажном одеянии, гомосексуальность которого слегка сглаживал намек на боевые искусства.
— На тебя все смотрят, — сказал Джеймс, элегантно одетый в костюм с галстуком. — Лорд Б. может подумать бог знает что.
К нашей семье он относился с уважением, характерным для добропорядочных снобов. А мой дед очень любил Джеймса, считая его человеком гуманным и практичным, наделенным располагающими манерами и живо интересующимся искусством.
— Наплевать мне на них, — заявил я, с презрением отвернувшись от троих мрачных, очень нарядно одетых гомиков в перчатках и бархатных бабочках. — От взглядов некоторых из этих типов возникает такое ощущение, будто тебя насилуют — глазами.
Джеймс чувствовал себя не совсем в своей тарелке: еще не отделавшись от мыслей о дневных обязанностях, он старался проявлять выдержку и в то же время, как мне было известно, стремился вести себя не менее экстравагантно, чем все остальные. Я же был исполнен ужасного самомнения, вызванного безграничным — как выяснилось — обожанием со стороны Фила, но при этом, поглядывая на публику в фойе и на длинной лестнице с зеркалами, надеялся, что мы с Джеймсом скоро вновь будем вместе, как прежде.
— На тебя обращали бы меньше внимания, — сказал он, — не будь ты похож на персонажа «Тысячи и одной ночи». К тому же у тебя, кажется, эрекция.
— Разумеется, у меня эрекция. Я же влюблен.
Джеймс устремил на меня проницательный, насмешливый взгляд.
— О Боже! И кто стал жертвой на сей раз?
— Какие ужасные слова! — Я вновь окинул публику свирепым взглядом. — По правде говоря, это мальчик из «Корри»… культурист… невысокий… темноволосый… зовут Фил.
Едва сказав это, я пожалел, что не могу сейчас же к нему вернуться. Я взглянул на Джеймса и увидел, как по его лицу пробежала тень сильного беспокойства.
— Интересно, видел ли я его в клубе, — сказал он. Потом: — А-а… а вот и лорд Б.
Сквозь толпу, то и дело извиняясь, пробирался мой дед. Выглядел он превосходно: прилизанные седые волосы, загорелое лицо.
— Джеймс! Очень рад вас видеть. — Они заулыбались и обменялись рукопожатиями. — Уже ложишься спать, старина? — сказал он мне. — Я мог бы распорядиться, чтобы тебе постелили в ложе.
При этом дед потрепал меня по загривку, чтобы я в полной мере оценил его шутку. На душе у меня стало теплее: мы по-прежнему прекрасно понимали друг друга. Мы направились вверх по лестнице.
— Ты поспал после обеда? — спросил я.
— Кажется, прикорнул ненадолго… а ты?
— Гм… я весь день провалялся в постели, — честно ответил я.
— А обед, между прочим, великолепный. Вы знаете этот ресторан, Джеймс?
— Где вы обедали?
— В «Crepuscule des Dieux»[87]. — Дед фыркнул от смеха. — Заведение, вероятно, как раз в вашем вкусе… — Он намекал на Вагнера, хотя наверняка был наслышан об умеренно гомосексуальном стиле ресторана: официанты во фраках и длинных белых фартуках, богатые старики, угощающие обедом своих скучающих, кокетливых молодых любовников. — Правда, еда вам вряд ли понравится — всё залито кровью!
Джеймс, не выносивший подобных шуток, тем не менее ухитрился выдавить кислую улыбку. Как-то раз, когда он питался исключительно жареной картошкой и сыром стилтон, ему пришлось встречать Новый Год в «Мардене» и притворяться безразличным при виде прислуги, вносившей в комнату огромные порции дичи, гусятины и почти сырой говядины.
Наверху дед вспомнил, как зовут капельдинера, который шел рядом с нами по коридору, и в самую последнюю минуту успел спросить: