В парике было жутко неудобно. Я и шляпу-то редко ношу, а тут этот парик… Да прямо на чисто выбритом черепе!
Я приложил ухо к двери, потом попытался заглянуть под нее, чтобы понять, что же происходит в библиотеке. Но, несмотря на все мои ухищрения, понял я только то, что с другой стороны двери горит свет — дверь была сработана из добротного дерева и поставлена на совесть. То, что там горит свет, мы уже знали и предполагали, что Инга там вместе со Стоуи. Ниоб приложила ухо к двери в холл. Мы поглядели на часы — в десять у Стоуи гости и, надо думать, он пойдёт к ним.
В 9:56 кто-то постучал в дверь библиотеки. Я не услышал, Ниоб услышала — уловила колебания стены.
Мы решили выждать ещё пару минут. Это было непросто. Просто чудо, что с нами всё ещё ничего не случилось, настоящее чудо.
Ниоб пошла первой — вдруг там Стоуи или ещё кто-нибудь, кроме Инги, так, без нас, она сможет заставить его поверить.
Мы почти не дышали. Через пару минут дверь распахнулась. На пороге стояла Ниоб.
Глава 71
МакКлинан приехал самым последним. Он знал, что его будут ругать и критиковать, а он очень этого не хотел. И всё же в 10:10 приехал и он.
Стоуи на правах хозяина предлагал всем выпить.
— Мне скотч, без ничего, — попросил судья.
Джек Морган подошёл к бару с пустым стаканом, на дне которого перекатывались пара капелек — сидите, мол, я сам налью судье выпить.
— Может, хватит? — Хоаглэнд пристально вгляделся в МакКлинана.
— И он говорит это мне? Ну да, я пропустил стаканчик-другой после работы, и что? Ну да, и в машине отхлебнул пару глотков, и что? — МакКлинан считал себя человеком, который хорошо переносит алкоголь и уверен, что со стороны совершенно незаметно, что он слегка не трезв. — Да какая разница! Я же не за рулём.
— А тебе следовало бы быть там.
Чёртов водитель, это же ещё один потенциальный свидетель! Дай Бог, чтобы до этого не дошло.
— Не нарывайся, Эд. Тише, тише.
Хоаглэнда боятся многие. Ему его боятся не надо. Он — пожизненный судья. Хоаглэнд не понимает, что значит занимать ту должность, что занимает он. И судья взял у Моргана стакан — тот замер, услышав слова Хоаглэнда, — выбрал напиток по своему вкусу и налил, не обидев себя.
— Будешь? — обернулся он к полковнику.
— Да, то же самое.
МакКлинан налил. Он заметил, что у Джека покраснели глаза, а что тот держится как-то чересчур уж собранно. «Да он же пьянее меня», — подумал судья, но вслух ничего не сказал и просто передал Моргану тяжёлый стакан.
— Спасибо, — в голосе Моргана послышалась настоящая признательность. Он тут же поднёс стакан к губам и осушил, потом провёл языком по губам. Ему очень хотелось рассказать обо всём, но он не мог — о таком не рассказывают.
Львятник. Настоящий львятник. Ну и что? Львятник как львятник, вот только лев стар и сух.
— Слушайте, что за чертовщина? Почему у всех вас такие кислые лица? Я думал, мы собрались, чтобы отметить радостное событие. Мы ведь победили!
Джеку хотелось сказать, что ничего мы не празднуем, потому что её больше нет. А о том, на что я обрёк её… об этом просто не скажешь, настолько это чудовищно. И он никогда никому не сможет об этом рассказать. Никогда. Ему придется с этим примириться и жить дальше. Жить одному…
— До победы ещё очень далеко, — сегодня Хоаглэнд говорил чётко и ясно, сейчас не время и не место для бормотания. — Мы победим, когда закроем дверь. Мы всё подготовили, а закрыть её должен ты.
— Ты даже не знаешь, насколько всё серьёзно и трудно.
— Мне плевать на то, насколько это трудно. Ты должен это сделать.
— Не надо пытаться давить на судей Верховного суда, Эд.
В комнате присутствовал только один судья Верховного суда. Поэтому МакКлинан хотел сказать, что не надо давить именно на него.
— Что?
— Это принцип, Эд. Верховный суд стоит выше склок и дрязг. Мы — судьи пожизненно, нас никто не может сменить.
Хоаглэнд начал что-то говорить, но МакКлинан поднял руку, он — судья, а судью никто не может прервать, это он, судья, может сам прервать, кого хочет.
— И все мы, все девять, верим в одно и то же. Давление автоматически вызывает сопротивление, чем больше давление, тем сильнее сопротивление.
Хоаглэнд снова попытался вставить слово. Но заговорил опять МакКлинан.