Из немногочисленных царей основанного Набополассаром Халдейского царства только два имеют значение в истории иудеев: Навуходоноссор, поработивший иудейский народ, даже у врагов вызывавший чувство почтения, благодаря его огромному могуществу, и последний из этих царей — ничтожный Набунаид, при котором Вавилон был завоёван Киром персидским, освободившим иудеев из плена. И чем более бледнело в памяти иудеев воспоминание о временах вавилонского пленения, тем всё более и более место Набунаида заступал его сын, наследный принц Валтассар, предводитель халдейских войск в войнах против персов; в конце концов этот последний был ошибочно занесён в истории, как сын великого Навуходоноссора. О всём этом мы можем составить себе теперь, благодаря раскопкам, ясное представление, вовсе не желая бросить этим хотя бы тень упрёка книге Даниила, памятнику 2–го столетия до Р. Хр. Мы должны даже быть благодарны составителю её за то, что как ни свободно изложил он историю и значение слов «Ménê, ménê, tekel, û–parsîn», всё–таки он дал нам ключ к верному пониманию их. Именно, как впервые указал французский археолог Клермон–Ганно, так выразительно оттенённое в 5 главе книги Даниила противоположение между великим отцом Навуходоноссором и его совершенно ничтожным сыном, в царствование которого персы завладели царством, в связи с единственно верным толкованием слов: «исчислено было мина, секель и две пол–мины» показывает, что это «крылатое» изречение возникло в еврейских кругах, где было обыкновение называть образно ничтожного сына великого отца «секелем», «сыном мины», и наоборот, вследствие чего и явилась игра слов parsîn (пол–мины) и перс. Это остроумное, отчасти даже насмешливое, bonmot сводит всю историю халдейского царства в одну краткую фразу: «мина, т. е. великий царь, секель, т. е. ничтожный сын царя, и две пол–мины, т. е. разделение царства между мидянами и персами.
Прошло уже то время, когда можно было спорить о тождестве ассирийского царя Фула, современника Менаима израильского (4 Царств, XV, 19) и ассирийского же царя Феглафелассара, современника Факея (там же, ст. 29). Спор этот давно решён и потерял всякий смысл, благодаря хронологическим сведениям, добытым из клинообразных надписей. Вот он стоит перед нами на своей боевой колеснице, этот знаменитый Фул или Феглафелассар III (рис. 35), за тысячу талантов согласившийся оказать помощь Менаиму и впоследствии присоединивший к Ассирии всю Галилею вместе со всеми соседними областями. Всех жителей этих местностей он увёл в плен и таким образом очистил место для того смешанного галилейско–самаритского народа, который образовался в VIII и VII столетии до Р. Хр. вследствие переселения туда чужих племён и прежде всего из жителей вавилонских городов Вавилона, Кута и Ерехы. Вавилонское происхождение этого народа было до такой степени очевидно, что Талмуд во многих местах называет самаритян по вавилонскому городу Кута — кутянами и что галилейское наречие с его чисто вавилонским затемнением гортанных звуков ещё во время Иисуса Христа сразу выдавало Галилеянина (Матф. XXVI, 73). Это установление вавилонского (и уже по этому одному не чисто семитического) характера галилейско–самаритского народа, может, по нашему мнению, сыграть значительную роль и в исследованиях Нового Завета. Именно, многое в воззрениях, изречениях и поступках Христа–галилеянина невольно влечёт к сравнению с вавилонскими воззрениями. Например, между чисто вавилонским изречением «Сын человеческий», с которым Иегова обыкновенно обращается к Иезекиелю и употреблением того же самого выражения Иисусом вполне возможно установить внутреннюю связь.
Укажем здесь заодно, что лишь теперь стало вполне ясным другое, несравненно более важное, библейское изречение, получившее притом толкование, которое не приходило в голову ни одному исследователю Ветхого Завета. Памятники древнейшего вавилонского права, вроде свода законов Гамураби, говорят нам об определённых сжатых формулах, при помощи которых то или другое волеизъявление получало правовое, пользующееся судебной защитой, значение. Если, например, отец или мать говорили сыну: «Ты не дитя моё» (ne mârî atta), то этим самым лишали его семьи и изгоняли из дома. И подобно тому, как в Вавилоне усыновление ребёнка получало юридическую силу благодаря произнесению слов: «Ты сын мой», так и псалмопевец в пользующемся всемирной известностью 7–м стихе 2–го псалма образно объявляет Мессию приёмным сыном Иеговы и наследником Его власти над народами, влагая в уста Иеговы ненарушимую формулу усыновления: «Ты Сын мой; Я ныне родил Тебя».
Для ветхозаветного Псалтыря, этой книги песен Израиля времён после изгнания, восстановление ассиро–вавилонской старины имеет особенно важное значение. Я разумею в этом случае, конечно, не внешнюю его сторону, то есть то обстоятельство, что многие из музыкальных инструментов, упоминаемых в Ветхом Завете и особенно в Псалтыре, как например арфу, цитру, цимбалы, мы нередко встречаем на ассирийских памятниках, хотя при установлении близкой связи между израильским и ассиро–вавилонским народом рисунки ассирийских рельефов, казалось, могли бы требовать с нашей стороны большего внимания, нежели египетские и сирийские рельефы, на которых также встречаются изображения еврейских музыкальных инструментов. В самом деле, если мы повнимательнее всмотримся в изображение триумфального шествия играющих и поющих мужчин, женщин и детей (рис. 36), выделим из него первый ряд — играющих на струнных инструментах — (рис. 37) и сопоставим с ними аналогичные изображения людей, играющих на арфах и цитрах, встречающиеся на рельефах IХ–го и VII–го стол. до Р. Хр. (рис. 38), или взглянем на квартет, изображающий нам в одно время и цитру и цимбалы (рис. 39), — то мы будем иметь право считать себя достаточно компетентными относительно строения и способа игры на этих старинных струнных инструментах.
Однако, несомненно более важным является тот факт, что в найденных ассиро–вавилонских духовных песнях можно найти псалмы, совершенно сходные с псалмами еврейскими и прежде всего в отношении стиха.