Все думали, что это такой фокус или гипноз, ведь не могли же их личные вещи, одновременно быть надеты на них и на актерах.
К тому же, артисты не выглядели большими и неуклюжими, от обилия вещей на них, напротив — они были стройны и подвижны.
Внезапно, крики — Браво! — сменились на — Мерзость и фу! — потому что, те добрались до наготы каждого из присутствующего в зале, начав снимать с себя чужие тела и лица.
Во всем своем уродском великолепии, все увидели всех. Попеременно сменялись и мелькали стройные и толстые тела, молодые и безобразно старые, красивая, полная девичья грудь сменялась морщинистой и обвисшей до самого пупка, а на смену молодецкой эрегированной плоти, появлялись старческие концы, затерянные в седине телесной мотни.
Сначала, менестрели сняли с себя тела каждого присутствовавшего в зале, а позже, взялись за всех остальных жителей.
Зрелище было отвратительным.
Нескончаемым потоком росла гора тел, она выросла до самых куполов, один из них не выдержал давления и треснул, всё это вывалилось наружу.
От стыда и смущения, зрители отворачивались от сцены, но утыкались взглядом в рядом сидящего соседа и от этого неловкости только прибавлялось.
Появился стыд, а вместе с ним, пали стены высокомерия и превосходства, выстроенные вокруг их личностей.
Когда с актеров всё чужое телесное было сброшено, все облегченно вздохнули.
А меж тем, проповедь продолжалась.
И теперь, на сцене стояли голые, прекрасно сложенные люди. Народ толпился возле сцены, пытаясь определить их пол и рассмотреть лица мимов, но им это никак не удавалось.
Также пытались сосчитать их, но сбивались со счета или недосчитывались, одни видели троих, другие — пятерых.
Большинству хотелось уйти, потому что, пережитое ударило по привычному ритму человеческой полосы восприятия реальности, но любопытство удерживало их на своих местах.
Внезапно, свет сделался красным и лица актеров начали поочередно приобретать черты зависти, гнева, алчности, чревоугодия, похоти, тщеславия, ненависти, высокомерия и других личин инфернальной нечисти.
Актеры по живому сдирали их с собственных лиц и бросали в зал.
Маски человеческого цинизма и порока, слетали с них — как шелуха с зерна, как деревянные щепки с будущей скрипки, из-под цикли скрипичного мастера, как примесь обычного камня с драгоценной породы, в руках ювелира.
Маски кружили вокруг зрителей и пристально всматривались им в лица, угрожающе скалились и передразнивали их, просачивались сквозь кожу, заглядывали за обивку души.
Власть имущие Роима, почуяв неладное, дали приказ на нейтрализацию всего циркового храма, вместе с горожанами и актерами в нем, чтобы не осталось ни следов, ни разговоров о присутствии магии в городе.
Но было уже поздно. Вихрь окружил тряпичное здание, а внутри — то шел дождь, то нещадно палило солнце и сцена полыхала мокрым огнем.
Охранники пробирались сквозь шквал к площадке, где стояли актеры. Когда же они вплотную окружили ее подмостки и готовы были брать зачинщиков беспорядка, то увидели только одного человека — отца Титоана, и выглядело это так, будто кроме него, на сцене изначально никого не было — Театр одного монаха.
Стражи бросились на него, но были на старте отброшены невидимой силой.
Смешалось несмешиваемое, теллур и селен вскрикнули от разлуки и разорвалась ткань мира, стратосфера смешалась с тропосферой и задышала всем этим человеческим.
Отец Титоан светился изнутри до тех пор, пока свет не поглотил его всего.
Он распался на бесчисленное множество светящихся частиц и растворился в воздухе.
Никто до конца не понимал что произошло. Но явно что-то изменилось.
Глаза и сердца людей утратили жесткие щиты, и они впервые смотрели на мир своими собственными глазами.
Позже, еще долго искали этого странного человека, в котором никто из простых смертных, так и не заподозрил мистика-контрабандиста.
После него осталась только его книга, Holy Bible Commedia Dell`Arte.
Среди прочих текстов, в ней была выделена фраза — «Пока злой человек не наглотается от собственного зла, пока его не стошнит им же, — только тогда, на это же место, в эти же пустоты, изловчась, можно подселить добро».
Фраза осталась до конца не понятой, но это было уже не важно — пустоты людей были до предела заполнены счастьем. Экологическая катастрофа была предотвращена.
Религия и Комедия помирились, их общими усилиями был свергнут деспотичный Роим и была низложена эпоха тирании человеческого духа.
Но это случилось гораздо позже. А в тот самый день, после той самой воскресной проповеди, люди вышли смущенные и растерянные.