Подобно остальным гуннам, Эдеко словно сросся со своей лошадью и сидел в седле столь же естественно, как римлянин на стуле. Он был невысок, но хорошо сложен и силён. На поясе у него висел длинный меч, короткий лук был приторочен к седлу, а на спине находился колчан, полный стрел. Кроме того, подобно всем гуннам, он был уродлив — во всяком случае, на взгляд римлян, — с кожей бронзового цвета, грубой и шероховатой, как шкура, и ритуальными шрамами на щеках. Многие римляне были уверены в том, что гунны наносили эти увечья новорождённым мальчикам, чтобы научить их терпеть боль, и лишь потом разрешали им вкушать молоко матери. Однако Бигилас знал, что складки на коже — похоже, порезы — появлялись у них в знак скорби по умершим родственникам. Такие шрамы были почти у всех мужчин, а также у многих гуннских женщин. Эдеко держался грозно и с вызовом, как закоренелый преступник, его лицо казалось вечно хмурым, а тонкие, опущенные вниз усы лишь подчёркивали суровость выражения и жёсткость черт. Тем не менее переводчик догадался, что эта грубость была скорее показной, поскольку Эдеко убивал и крал не без разбора, а с расчётом. Значит, его можно будет убедить. На это надеялся его хозяин Хризафий.
Гунн даже не посмотрел на Бигиласа, поняв, что перед ним чиновник низшего разряда. Он глядел на тройные стены Константинополя, протянувшиеся на четыре мили от Мраморного моря до залива Золотой Рог. Это был взгляд солдата, пытавшегося решить, как можно преодолеть либо обойти подобное препятствие. В первую очередь его поразила высота стен. Ещё бы, целых сто футов!
— Министр Хризафий приглашает вас на ужин, — произнёс Бигилас на гортанном гуннском языке. В сравнении с греческим или латынью он звучал, словно рёв диких зверей.
Эдеко ещё никогда не видел столь прочных укреплений.
— Вы можете оставить вашу лошадь за городом, — добавил переводчик.
И тут гунн наконец ответил:
— Я поеду во дворец.
— Никто не въезжает верхом в Константинополь, кроме императора, — пояснил Бигилас. — В городе слишком людно. Ваша лошадь испугается толпы.
Он знал, что гунны жили в седле. В нём они сражались, вели переговоры, ели, иногда спали и, насколько ему было известно, занимались любовью. Они проезжали сто шагов, точно прогуливаясь, сидели в седле так легко, будто конь и человек являлись одним целым. И всё же ими можно было манипулировать, как капризными детьми.
— Если вы желаете, я попрошу раба отправиться за носилками.
— Носилки?
— Это сиденье, которое несут рабы.
— Словно младенца или женщину? — усмехнулся Эдеко.
— До дворца три мили.
Бигилас бросил осторожный взгляд на кривые ноги гунна.
Тот нахмурился.
— А как же вы туда попадёте?
— Я хожу пешком. Даже наши сенаторы и генералы ходят пешком, посол. Кроме того, так мне легче будет показать вам достопримечательности нашей столицы.
Гунн покачал головой.
— Зачем жить там, где нельзя ездить верхом?
Однако он всё же слез со своей лошади, сделав вид, будто его удивило предложение Бигиласа. Прежние послы и лазутчики предупреждали его, что, если он согласится, лошадь оставят за городом, в конюшне, под навесом. Римляне привыкли жить взаперти и приучили своих коней к стойлам. Его лошадь стала бы у них толстой и слабой. Они не люди, а настоящие насекомые и кишат в своих городах, как личинки. Нужно поскорее забрать у них дары и уехать. Вот и всё.
Бигилас обрадовался, что гунн не стал спорить по поводу своей лошади. Странно, что эти головорезы вообще решили, вступить в переговоры. Для них это было необычным поступком. Он начал изучать их язык, попав в плен во время набега Аттилы семь лет назад. Оказавшись у варваров, он свободно овладел гуннским и впоследствии смог с ними торговать. Его умение переводить привлекло внимание императорского двора и, наконец, самого Хризафия. Бигилас знал гуннов, но не любил их, а именно это и требовалось первому министру.
Переводчик проследил, как гунн передал свои поводья, лук и колчан со стрелами сопровождавшему его молодому человеку. Эдеко называл его Скиллой. Он приказал этому юноше и другому грязному гунну — военачальнику по имени Онегез, родом из Рима, — ждать его у стен. Если он не вернётся в назначенный срок, они должны будут доложить Аттиле.
— Не разрешайте им держать мою лошадь в стойле, да и ваших тоже. Никуда отсюда не уходите. Спите под открытым небом, а не то вы оба лишитесь своей силы.