- Чувствуется профессионал! - сказал Гаспарян. - Да, Иван? Зоолог я хреновый, но меня Михаил убедил. Что будем делать дальше, джентльмены? Ваши предложения?
- Давайте попробуем пробиться к просеке со стороны леса, - предложил Костров, спокойно отнесшийся к разгрому своей идеи.
Он был самым высоким в их компании и самым молодым. Лицо открытое, слегка скуластое, курносое, глаза карие. Друзья любили его за добрый нрав и бесстрашие, когда дело касалось критических ситуаций в экспедициях Центра: надежен, смел и удачлив. И не было случая, чтобы он дрогнул перед опасностью, спасовал или струсил. Фамилию свою Костров целиком и полностью оправдывал: он был виден издалека, и не столько из-за роста, сколько из-за огненно-рыжей шевелюры.
- Зачем тебе просека? - спросил Гаспарян.
- Может быть, найдем причину скопления паутины именно в том месте. Судя по всему, там паучий центр.
- Резонно, - заметил Рузаев. - Только поход к просеке я бы отложил: нужна, как я уже говорил, спецодежда, да и рация для связи. А вот экземпляр паука нам бы не помешал. Пожалуй, я займусь ловлей. Если ты не возражаешь, - добавил он дипломатично.
Гаспарян кивнул.
- Согласен. В крайнем случае сфотографируйся с пауками вместе на память, а мы с Иваном нанесем на карту особо запаутиненные места и начнем исследовать свойства паутин. Кстати, кто у нас сегодня дежурный по кухне? - Он посмотрел на Кострова.
- Михаил начал - ему и кончать, - быстро среагировал тот.
Гаспарян хмыкнул, посмотрел на каменное лицо Рузаева.
- Логично мыслит, да, Михаил?
- Подежурю, - коротко ответил Рузаев.
К вечеру они закончили намеченные работы только наполовину: Рузаев истратил цветные пленки и километр кинопленки, снимая паутины, пауков и лес, но поймать паука не смог. Костров и Гаспарян определили координаты паутинных скоплений, однако на изучение паутин не хватило времени. Начальник группы в половине седьмого ушел в райцентр, надеясь засветло вернуться.
Костров, не обращая внимания на мрачные пророчества Рузаева относительно его здоровья, с наслаждением искупался в Пожне, найдя неподалеку от лагеря бочаг глубиной около двух метров. Вода была холодная и чистая до полной прозрачности.
Во время ужина у Кострова разыгралось воображение, и он выдал две гипотезы, которые Рузаев уничтожил неторопливо, методично и основательно, словно "сыпал" завравшегося диссертанта.
- Ну а у тебя самого есть собственная гипотеза? - спросил задетый за живое Костров.
- Есть, а как же, - невозмутимо проговорил Рузаев. - Я лично считаю, что Carthafginem esse delendam [ "Карфаген должен быть разрушен" (лат.) - слова римского полководца и государственного деятеля Катона Старшего, которыми он обычно заканчивал свои речи в Cенате. ] .
Ошеломленный познаниями товарища в латинском языке, Костров повертел головой и не нашелся, что ответить.
Так как на следующий день дежурить по биваку была его очередь, а от судьбы, как известно, не уйдешь, Иван решил заранее сходить к реке и набрать два ведра воды.
Закат пламенел на полнеба, предвещая ветер, глухо шумел лес, наполненный тысячерукими тенями, покинутый зверем, птицей и насекомыми. Это отсутствие живого мира действовало на нервы больше, чем паутины в лесу. Дома на краю деревни казались угрюмыми склепами, стерегущими сон покойников, и Костров, далеко не робкий по натуре, под влиянием таинственной и мрачной атмосферы засвистел.
Дойдя до речки и зачерпнув воды, он не сразу понял, что на его свист откликается довольно необычное эхо. Он остановился, перестал свистеть и прислушался. Это было не эхо. Из леса, слева от тропинки, доносился тихий прерывистый свист, даже не свист - писк. Он смолк почти сразу, как только Костров прекратил свистеть, и дважды возобновлялся в ответ на переливчатые рулады полонеза Огинского. Кто-то помогал Кострову солировать.
Продолжая насвистывать, Иван поставил ведра с водой, нашел подходящий сук и метнул его в чащу, откуда доносился писк. И тут же из леса раздался вопль, похожий на тот, что поразил их в первый вечер. Он прозвучал резко и сильно, полный тоски и злобы, и Костров невольно отскочил на середину тропинки, прямо на ведра.
С минуту он прислушивался к шорохам леса, готовый бежать или драться, потом подобрал ведра и снова пошел за водой.
- Кто-то кричал? - спросил его сонный Рузаев, когда он принес воду и молча залез в спальный мешок.
- Я, - ответил Костров.
Гаспарян пришел поздно ночью, усталый, злой и возбужденный.
Костров, спавший вполсна, повернул голову в сторону негромких проклятий, доносившихся сквозь храп Рузаева, и спросил:
- Ты, Сурен?
- Спи, спи, дорогой, - отозвался Гаспарян. - Хорошо хоть в палатке пауков нет. Вот ведь дряни наплодил Господь Бог при сотворении мира! Кого он хотел этим удивить - ума не приложу.
- Что случилось?
- Да ничего особенного. Устал как собака, километров двадцать отмахал туда и обратно да еще драпал километра три...
- От пауков? - засмеялся Костров.
- Кто его знает. Где старый брод через Пожну, помнишь? Проезжали, водитель показывал... Нет? Впрочем, все равно. Темно, понимаешь, кругом, жутко - птицы молчат... А возле дороги что-то светится в кустах, как два глаза... И такая в них тоска - не передашь!.. Кинул я туда камешек...
- А оттуда как заорет! - досказал Костров.
- Точно! Как догадался? Слышал?
- Слышать не слышал, но со мной тоже произошел случай.
Гаспарян прыснул.
- Ну и мчался же я! Наверняка установил рекорд в беге с препятствиями! Ты тоже?
- Нет, я прыгнул в длину метров семь без разбега, прямо в ведра с водой.
Они засмеялись вдвоем, всхлипывая, давясь, и хохотали до тех пор, пока не проснулся Рузаев.
- Вы что, с ума посходили? Два часа ночи, а они ржут! Анекдоты травите, что ли?
- Извини, Михаил, - сказал изнемогший Гаспарян, вытирая слезы. - Разрядка за день.
- Звонил Ивашуре?
- Звонил. Шеф передал всем привет. Завтра вечером или послезавтра утром обещал привезти комбинезоны или штормовки. Так что надо успеть составить хотя бы общую картину.
- Да, Игорь Васильевич не любит туманных формулировок.