— Люмос!
ПЫФ!
Вместо того, чтобы выдать свет, палочка будто брызнула искрами огня, поджигая бороду Флитвика. Тот затушил вспыхнувшую «гордость» одним движением ладони, и посмотрел на вытаращившего глаза грифиндорца.
— Ню-ню… хорошая попытка, юноша! Будете приходить всю неделю после ужина на час. Пока не научитесь! Садитесь. Мистер Дурсль, прошу!
Я с готовностью встал и продемонстрировал чары:
— Люмос! Нокс! — все получилось.
— Пять баллов гриффиндору, — кивнул полугоблин. — так держать! Вам долго отрабатывать после зелий…
Меня перекосило, но намек был принят. Действительно, где я окромя чар и трансфигурации баллы наберу? Быстро же он узнал… гоблин же между тем продолжил подымать других, смотря как они справляются с самыми простыми чарами. И иногда качал головой. С полкурса не справились, или выдали как Финиган хулиганство. Таких профессор оставлял после урока.
— Чтобы не тратить учебное время, лучше разобраться с вами на этой неделе. Ничего страшного! — уверил всех проф. — Контролировать силу с помощью палочки надо учиться. Сразу ни у кого не получается. А кому-то нужно больше времени понять себя и свою силу.
Сила… как я понял, во всем мире вокруг есть сила — магия. Волшебники отличаются тем, что могут пропускать эту силу через себя. Вернее через «энергетические каналы» — у кого-то они узкие, у кого-то «шире» так сказать… да и сама сила, которую волшебник или ведьма берет из мира бывает разной, что зависит от склонностей мага. Есть склонность к травам? Значит, черпаешь силу от земли и растений. Завораживает огонь? Наполняет энергией и радостью? значит, и сила твоя будет более… как бы сказать… насыщенной, что ли?
Ну, не умею я объяснять!
Чары и заклятья трансфигурации универсальны, то есть теоретически их может освоить каждый школьник. Но… но не всегда. На самом слабом уровне разве что. Тяжелее всего «огневикам» и… «ботаникам». Первым недоступно тонкое волшебство, где нужно четкое количество отпускаемой силы, а вторым наоборот не хватает мощности этой силы, или вернее напора.
У Невилла палочка вообще ничего не выдала. И он оказался лишен всех свободных вечеров на неделю. Как потом сказала вторая наша староста, Флитвик в первые недели определяет учеников по старой системе «стихийников», чтобы сразу определить проблемных учеников. Из интереса, на следующий день подошел к профессору, чтобы спросить за себя.
Тот улыбнулся и… наколдовал большую, красивую бабочку…
Траурницу.
— Поняли, юноша?
Я не знал, что сказать.
— Эта бабочка траурница… это вы меня на кладбище посылаете?
Флитвик поперхнулся.
— Нет, юноша… конечно нет! Воздух! Вы, воздух.
Я помолчал, мрачно смотря на летающую по классу бабочку.
— Ничего себе… бабочка. В шестьдесят пять кило!
Профессор поперхнулся, крюкнул, и явно представил себе ТАКУЮ бабочку.
Да что же ты делать-то будешь!
— А я крылышками бяк-бяк-бяк! — горестно вздохнул я, и пошел на выход.
Стоило двери закрыться, как за ними послышался прочувственный ржач.
Рад, что повеселил…
Вечером поперся на свою первую отработку, но меня развернули от дверей, сказав, что наказание будет назначено после. Самим директором. Пожал плечами, смотря на закрытую у носа дверь, и пошел назад.
Вечером умудрился заснуть на астрологии — ночь, голос училки в стороне возвышенно завывает о красоте звезд и тайной мудрости в веках… усыпила самым зверским образом! Еще и баллы сняла…
А к концу недели, — внезапно! — понял, что вообще-то… того… самого… жрать-то, господа, не особо и хочется! Гермиона даже поинтересовалась, не заболел ли я. Наоборот, никогда не чувствовал себя лучше. А сладкое… в рот не лезло. С крайним удивлением осознал, что шоколад невозможно приторный, и как я его раньше сжирал по пять плиток?! Теперь я стал предпочитать все несладкое и хлеб почли не ел. А вот жареное мясо, сосиски под острым соусом, жареная картошка — так и остались прекрасными на вкус. Но острых соусов в школе не подавали, и я ужасно грустил и тосковал по маминым мексиканским крылышкам, по французской горчице и роллам…
Еще через неделю осознал, что брюки… как-то провисли…
Стыдно сказать, труселя спадали…
Написал родителям, попросил с совой прислать ремень для брюк. В ответ получил письмо от мамы в истерике — сынок, что с тобой? Ты смертельно болен? Тебя замучили эти негодяи?! Кого она имела в виду, не понял. И ничего не случилось, похудел впервые в жизни! Не говорить же о зелье, не поверят. Сказал, что просто вновь сел на диету, но за мной смотрит школьная медсестра. Мама потребовала, чтобы на каникулы я приехал домой.