Фундаментальные ценности личности должны быть защищены не только в моральном, но и в юридическом плане: речь идет о так называемых человеческих ценностях, по поводу которых международные трибуналы, как и национальные конституции, должны занять ясную позицию. Здесь возникает проблема отношения между этикой и правом, между нравственным и гражданским законом [101].
Вековой философский спор об отношении между гражданским законом и законом нравственным сегодня является существенным вызовом западным демократиям.
Еще св. Фома указывал, что отнюдь не вся сфера морали может быть покрыта правом. Закон, впрочем, не может обосновать мораль, в лучшем случае, он может признать ее требования. Поэтому не следует стремиться к созданию этического государства, которое бы решало, что есть добро и что зло. Однако определенные фундаментальные ценности, необходимые для гарантирования общего блага*, должны быть защищены и законом, и потому, когда закон не защищает благо, необходимое для совместного проживания людей и общего благосостояния (как, скажем, те же законы, допускающие аборт), закон не является законом, он может стать причиной отказа от выполнения гражданского долга по требованиям совести* и должен быть изменен.
Фундаментальное благо жизни единичного живого существа, которое уже родилось или вот–вот должно появиться на свет, семья, необходимая медицинская помощь составляют основные этические реквизиты, потому что они служат защите общего блага. Это не какой–то «этический минимум», поскольку речь идет отнюдь не о малых вещах, но об «общем благе», которое нужно защищать в интересах всех.
В современном плюралистическом обществе в силу ряда причин и в особенности вследствие возникновения биоэтического мышления и поставленных им проблем, затрагивающих сферу закона, все более очевидной становится необходимость прояснения аксиологических основ права для того, чтобы сделать более определенными и явными неотъемлемые права человека, которые, будучи санкционированы законом, должны направлять поведение человека в случае нравственного выбора, в который вовлечены науки о жизни и здоровье.
В господствующей культуре расщепление бинома истина — свобода, как ни парадоксально это, делает все более трудной эффективную защиту человеческой жизни со стороны государственных структур и способствует появлению утонченных форм тирании, при которых горстка людей может решать судьбу множества других.
Прошло уже не так мало времени с тех пор, как законы об искусственном аборте, действующие во многих западных странах, преобразовали по существу понятие «преступление» в «право», узаконивающее злоупотребление властью более сильных над жизнью слабых и невинных [102].
Эта запутанная юридическая ситуация, при которой ценность человеческой жизни поднимается и опускается по шкале ценностей [103] как какой–то субъективный интерес, является результатом этического релятивизма и юридического позитивизма, превративших теорию различения права и морали в теорию радикального разделения этих двух понятий.
В современных юридических дискуссиях часто можно услышать об аморальности права [104]. В конечном счете такое мнение приводит к концепции права, которая отсекает от себя любой критерий справедливости и общего блага [105].
Все больше авторов предлагают теории этического минимума, оставляющие пространство для морали, но лишь в тех границах, в которых мораль признает абсолютный примат права и которые опираются на модели юридических принципов, признанных и санкционированных международными декларациями прав человека. Там, где этого не происходит, мораль остается уделом воображения отдельных индивидов, без всякого юридического «обеспечения» на коллективном уровне [106].
Согласно другой части этой доктрины, право должно зависеть не от истины, а скорее от акта нормативной воли того, кто стоит у власти (юридический позитивизм) [107].
Последствия такой установки серьезно влияют как на юридическую систему, так и на систему политическую. Действительно, с одной стороны, из права выбрасывается его собственное этическое содержание, и, вместо того чтобы вести к поиску истины для осуществления общего блага, оно сводится к простому процедурному механизму поиска согласия. С другой стороны, демократическая система, которая в идеале должна представлять собой действенный «механизм» защиты прав каждого индивида на любой стадии и при любых условиях его существования, становится «целью», служащей сохранению интересов большинства.
101
Aa. Vv., Ordine morale e ordine giuridico. Rapporto e distinzione tra diritto e morale, Bologna, 1985; P. Donati, Il contesto sociale della bioetica; il rapporto tra norme morali e norme di diritto positivo, in Aa. Vv., Bioetica: un ' opzione per l'uomo, Milano, 1988. Об отношении между биоэтикой и правом см. F. D'Agostino, Il problema bioetica in una società pluralistica, в Atti dell'88o Congresso della Società Italiana di Medicina Interna, Roma, 1987; его же, Bioetica e diritto, «Medicina e Morale», 1993, 4, c. 675 — 691.
103
Выражение D. Ross, The rigit and the good Oxford, 1930; The foundations of ethics. Oxford, 1939.
104
Это выражение использовал A. Levi, критикуя одного из последователей юридического натурализма в своей работе Intorno ad un corollario del principio di socialità del diritto в Scritti minori di filosofìa del diritto. Padova I, 1957, c. 3.
105
H.Kelsen, La dottrina pura del diritto, Torino, 1966. Он пишет: «Справедливость — это моральное требование, и отношение между моралью и правом включает в себя отношение между справедливостью и правом». Однако автор, исходя из простого различения права и морали, приходит к полному исключению нравственности из области права, что сегодня едва ли возможно обосновать доктринально. Следует учесть, что, по сути, начиная с Гоббса и кончая доктриной юридического позитивизма, право рассматривается в качестве продукта воли того, кто стоит у власти, тогда как справедливость предстает либо как этический идеал, либо как простой продукт позитивного закона.
106
F.D'Agostino. L'approccio inorale al diritto,в Scritti in onore di Angelo Falzea, vol. I, Milano, 1991,c. 230.
107
По следам постулата Гоббса: «auetoritas non veritas, farit legem» («власть, а не истина творит закон»).