Мы должны были уехать к сестрам в понедельник 23 июня, но в воскресенье началась война, и пришлось распаковывать чемоданы…
Свиделся я с тетей Граней и Аннушкой только через три года, когда очутился в госпитале, в Ярославле. Написал им и вскоре получил ответ, который мне помогли прочитать однопалатники. Тетя Граня и Аннушка сообщали, что сами навестить меня не могут, приглашали в гости, если врачи позволят.
Я тотчас пошел к начальнику госпиталя, сбивчиво рассказал ему про тетю Граню и Аннушку. Он пообещал дать мне увольнительную, как только начнет затягиваться рана.
Трудно передать словами мое волнение, когда я вышел на дорогу, рассекающую березовую рощу. Приближалась осень, птичьи голоса уже не будоражили этот тихий уголок, но я все же услышал мелодичный посвист синиц, увидел кирпично-черных шмелей, жадно припадающих к отцветающей «кашке». Березы кивали мне пожелтевшими кронами, словно говорили: «Здравствуй!» «Как прекрасна эта березовая роща, — думал я. — В целом мире нет ничего краше». Вспомнил много-много других рощ, опоганенных врагами, представил, что и с этой рощей могло бы случиться то же самое, и почувствовал боль.
На тихой улочке, полого спускавшейся к реке, вроде бы ничего не изменилось. Улица заросла лопухами — посеревшие от пыли, чуть привядшие, они вылезали на дорогу. Наличники с облупившейся краской и поржавевшие крыши напоминали о войне. Домик сестер обветшал; между бревнами пробивался мох, окна покосились, калитка держалась на одной петле.
Она ржаво скрипнула. Круглый, словно колобок, щенок бросился мне под ноги и, виляя куцым хвостом, подпрыгнул, стараясь лизнуть меня в лицо. Аннушка выбежала на крыльцо, раскинула руки. Пахло от нее парным молоком, свежими огурцами и еще чем-то. От Аннушки всегда пахло так. Эти запахи напомнили мне детство, прогулки в березовой роще, и я смахнул с глаза слезу.
— Даже Шарик вам рад, — нараспев проговорила Аннушка. — Он у нас такой лаюн — просто ужас.
На крыльце появилась тетя Граня.
— Здравствуй, — сказала она и прикоснулась сухими и холодными, будто неживыми, губами к моему лбу. — Доехал как?
— Хорошо доехал!
— Все такой же! — тетя Граня окинула меня придирчиво. — Бабушка верно сказывала: не в коня корм.
Я поморщился.
— Не серчай. — Тетя Граня скупо улыбнулась. — Были бы кости, а мясо нарастет. — И, обернувшись к сестре, добавила: — Собирай на стол!
Я вспомнил обеды, которые готовила она. Тетя Граня помолчала.
— У нас теперь не то, что было раньше. Провизию в госпиталь сдаем…
Сестры постарели. Аннушка расплылась, лицо ее покрылось морщинами, кожа стала дряблой. Тетя Граня сгорбилась еще больше, по-прежнему была в черном.
— Пока на стол собираю — в горницу ступайте, — сказала Аннушка. — Отдохните с дороги.
В горнице пахло мышами. В лампадах плавали вялые огоньки. Я покосился на коричневые лики и вышел в сад.
— Чего? — спросила Аннушка.
— Так.
Тетя Граня прицелилась в меня черным глазом, понимающе усмехнулась.
— Про Никиту слышал?
— Что с ним?
— Без вести пропал.
Аннушка застыла с луковицей в руке.
— Восьмой месяц ни слуху ни духу, — сказала тетя Граня.
— Авось, — пробормотал я. — На фронте всякое бывает.
— Дай-то бог! — Тетя Граня шумно вздохнула.
Аннушка тоже вздохнула.
Тетя Граня перевела взгляд на мою руку в лубке.
— Болит?
— Иногда.
— До свадьбы заживет.
Обедали мы на свежем воздухе, как в былые дни. Ветка с тяжелыми, наливающимися желтизной плодами свисала над моей головой.
— Урожай, — сказала тетя Граня. — Уже договорилась в потребсоюзе насчет лошади, чтоб отвезть их в госпиталь.
— Бабушка часто пишет? — поинтересовалась Аннушка.
— Редко, — ответил я.
— Нам тоже редко. — Тетя Граня покосилась на меня. — Тебе, поди, винца охота?.. Чего-чего, а этого не держим. Нам, староверам, господь не позволяет зелье употреблять.
— Может, к соседям сбегать? — встрепенулась Аннушка.
— Сказано: не держим! — отрубила тетя Граня и, обращаясь ко мне, миролюбиво добавила: — Вина твой дедушка Александр Макарович столько выхлебал, что и тебе, и твоим детям можно век не пить.
Шелестела листва, и раздраженно жужжали мухи — так они жужжат, когда наступает осень, видимо, чувствуют; летать им недолго.