— Гад такой! — шипит кто-то у него над ухом.
Он оборачивается — оказывается, это Станишев.
— Кто тебе позволил уничтожать полицейские досье? — кричит он.
— Разве я… — бормочет в замешательстве Николай.
Станишев протягивает руку:
— Давай сюда все, что успел порвать!
Николай собирает клочки, отдает Станишеву.
— Пистолет есть?
— Есть.
— Давай и пистолет! Ты арестован! Будешь сидеть до тех пор, пока мы не выясним, зачем тебе понадобилось уничтожать полицейские архивы!.. Балда!
И Николая отводят в подвал Областного управления, темный и сырой. Он остается там с учителем гимнастики и еще двумя какими-то типами. Один, пожилой, пьяный в дым, без конца бранится.
36
Кузман входит в кабинет бывшего начальника Областного управления и оторопело останавливается — лучи предзакатного солнца окрасили все в розовый цвет: и пропитанный табачным дымом воздух, и строгую мебель, и участников заседания — они похожи сейчас на восковых кукол.
— Проходи, проходи сюда! — вскакивает со своего места бай Георгий. — Как раз о тебе речь.
— Обо мне? — Кузман опускается на стул. — А что случилось?
— Из Софии звонят уже второй раз. И все по одному и тому же поводу — поймали вы их, покончили вы с ними или нет?
Кузман сконфуженно молчит. Да и что он может сказать в ответ: о Крачунове ни слуху ни духу, и его агенты как сквозь землю провалились!
Бай Георгию понятно его настроение, он сочувственно покашливает:
— Не могли же они стать невидимками?
— Я уверен, они здесь.
— Рядом с нами, среди нас… Одно мы должны уяснить — пока Крачунов и его приспешники на свободе, народная власть в опасности!
— Можно ждать любого подвоха, — кивает Каменов.
Кузман беспомощно разводит руками, но голос его по-прежнему тверд:
— Никуда не денутся!
— Пусть только попробуют оказать сопротивление, — подбадривает его доктор Хаджиев, — мы их в порошок сотрем! Наши силы крепнут с каждым часом.
В кабинете наступает тишина, вместе с нею приходит и успокоение.
— Допустим, сотрем, — устало рассуждает старый тесняк. — Но сейчас чего мы сто́им? Вся Болгария ликует, повсюду уже с этим покончено, а мы… мы буксуем. Неужто мы хуже всех?
— Архивы уже найдены, — как бы в оправдание сообщает Кузман.
Его слова неожиданно вызывают бурную радость.
— Молодцы! Где вы их отыскали? Привезли уже?
— Надо сразу составить опись, — предлагает покрасневший от возбуждения бай Георгий. — Все зарегистрировать, до последней бумажки. И охранять, строжайше!
Он встает, громко стучит палкой о пол, его голос звучит торжественно:
— Я связался с командиром ближайшей советской части — они пошли южнее, уже миновали Добрич, время не позволяет им отклониться от заданного маршрута: немцы, отступая из Греции, прут к болгарской границе.
— Выходит, мы так и не увидим советского солдата? — прерывает его тетушка Мара.
— Под вечер, часов в семь, небольшое подразделение проследует по нашему городу. Вот и увидим! Мы должны их встретить по стародавнему обычаю — хлебом-солью!
— И цветами! — добавляет кто-то.
Со всех сторон слышатся радостные восклицания, кто-то предлагает: на шоссе у Сарыбаира непременно соорудить триумфальную арку, украсить ее зеленью и повесить надпись: «Добро пожаловать, братья-освободители!»; закупить и поднести бойцам сигареты и фрукты; установить две трибуны — возле читальни Ангела Кынчева и у крытого рынка.
— И здесь, перед Областным управлением!.. — настаивают другие.
— И перед театром! Митинги — дело важное: надо, чтобы правительственная платформа стала близка каждому честному сердцу!
— Не получится, товарищи, они торопятся, — пробует угомонить присутствующих старый тесняк. — Их часть завтра утром уже должна быть в Плевене, им предстоит всю ночь двигаться!
Затем уточняется список ораторов, и тут возникает заминка: все, кроме Георгия Токушева, доктора Хаджиева и Каменова, отказываются выйти на трибуны — одни ссылаются на то, что не умеют говорить, боятся осрамиться перед людьми, другие сетуют на низкое образование, им, дескать, слов не хватает.