Арест чем-то напоминает ему случившееся в «Одеоне» — нечто неожиданное, зловещее, непреодолимое! А какой позор его ждет, когда товарищи узнают, где он находится! Нет, пусть лучше расстреляют, пусть убьют прямо здесь, в этом подвале, где его никто не знает и где он никому не нужен! У него вырывается такой вздох, что учитель гимнастики резко оборачивается.
— Опять кто-то скулит!
Распахивается дверь, и в подвал ныряет какой-то субъект, разметав руки, чтобы сохранить равновесие. Сноп света, лизнув грязный пол, тут же гаснет, затем щелкает ржавый замок.
— Я буду жаловаться! — стучит новичок кулаком в дверь.
— Кому ты пожалуешься? — прерывает его истерику учитель гимнастики.
— В святейший синод! В правительство!
— В их же правительство, да?
Новичок замирает, упершись лбом в железную дверь подвала, дышит он странно, с присвистом, будто у него фистула.
— Я пожалуюсь союзникам… — шепчет он наконец.
— Господин окончательно рехнулся. Союзники разделили сферы влияния, нами пожертвовали.
Новичок тащится к стене и, устало сгорбившись, садится на пол.
— Но ведь я… Я ни в чем не виноват! — возмущается он.
Учитель гимнастики хмыкает.
— Господин Хлебаров, мы все не виноваты!
— Откуда вы меня знаете?
— А кто вас не знает?
— И все-таки… странно… Я про родного брата ничего не знаю. Вот уже десять дней, как он пропал… Может, ушел с немцами.
— Ваш брат — достойный сын отечества!
«Хлебаров, Хлебаров…» — копается в своей памяти Николай, а в это время новичок встает и опять дубасит кулаками в дверь.
— Я буду жаловаться! Я невиновен!..
— Перестань буйствовать! — стучат прикладом с другой стороны, да так властно, что в камере все замолкают.
Даже учитель гимнастики уходит подальше от двери, глухо наставляя новичка:
— Довольно вам, господин Хлебаров, с ними шутки плохи!
«Хлебаров… Хлебаров…» — терзается Николай и, тряхнув головой, отказывается от своих настойчивых попыток дознаться, что это за тип, — в конце концов, если судить по фамилии, то он не из бедняков. Николай пробует сосредоточиться на другом — что ему отвечать, если его все же вызовут на допрос? Поверят ли ему, если он откроет всю правду, можно ли надеяться на снисхождение, если они услышат рассказ о его увлечении Русокосой? Как ни странно, сейчас все это ему самому кажется не только смешным, но и нелепым — ремсист без ума влюблен в проститутку! И притом платонически, без всякой взаимности, мало того, о его чувствах никто не подозревает.
Дверь опять открывается, и слышен резкий голос:
— Николай! Есть тут Николай?
В коридоре гораздо светлей, и воздух не такой тяжелый и гадкий.
— К Кузману! — кивает ему человек, чье лицо до такой степени обветрено, что кажется кирпичным.
— Без конвоя?
— Без. — И добавляет после короткого раздумья: — За что это тебя упекли в тюрягу?
— Промашка получилась, — бормочет Николай, чувствуя, как у него стучат зубы.
Человек берет винтовку на плечо и озабоченно чешет затылок.
— Смотрите, детвора, этот буйный вихрь может так вас разметать, что окажетесь среди мусора!
По широким лестницам между этажами по-прежнему стремительно течет поток людей — у всех оружие, все возбуждены, то и дело слышатся приветствия. Бог ты мой, жизнь не останавливается ни на минуту, она не может остановиться — что бы с тобой ни случилось, какая бы участь тебя ни постигла! Как горько, когда осознаешь эту банальную закономерность, когда ты вновь ее устанавливаешь, год спустя, десять лет спустя! Перед тем как войти в штаб, он прислушивается к шуму за дверью.