— Левее, господин полицай, левее!.. — догоняет его насмешливый дискант поручика.
«Зря я не выстрелил, — думает Крачунов. — Надо было всех их уложить!»
11
Когда поручик спрашивает у Крачунова, где же второй, Николая словно током бьет, и он плотно прижимается к корявому стволу дерева. Если его обнаружат — конец: ни от военных, ни от полицейских пощады не жди. Но опасность вроде бы миновала, Крачунов не проявляет особой тревоги, хотя пристально смотрит по сторонам. В какой-то момент Николаю кажется, что их взгляды встречаются, однако начальник Общественной безопасности никак не реагирует — видимо, он ничего особенного не разглядел.
Проходит пять-шесть долгих минут, в расположении полка тихо, даже караульных не видать, но спокойствие это обманчиво, наверняка весь гарнизон на ногах. Наконец офицер возвращается, и вместе с Крачуновым они тонут в темном, как деготь, проеме ворот.
Перед Николаем встает загадка — что привело полицейского в Пятый полк? Первый и самый естественный ответ напрашивается сам собой: Крачунов явился для переговоров с наиболее внушительной армейской частью, дислоцированной в области. Их соглашения — если этим кончится — определенно будут направлены против сторонников Отечественного фронта, которые выходят из подполья и, может быть, в самое близкое время предъявят свое право на власть. Не худо было бы хоть что-нибудь разузнать об этих соглашениях, чтобы предупредить их опасные последствия, но с такой задачей Николаю не справиться, да и любому другому. А вдруг Крачунов застрянет у военных? Почему бы ему не скрыться в расположении части, тем более что существует столько возможностей незаметно улизнуть с этой территории протяженностью в добрых два квартала? Что же можно предпринять в таком случае? Ни Кузман, ни товарищи по организации не станут выслушивать никаких объяснений. А если даже выслушают, неудача все равно останется неудачей и ничем нельзя будет возместить упущенную добычу. Николаю приходит мысль сбегать к Лозеву, поднять на ноги всю группу и оцепить казармы — если горстка людей вообще в состоянии оцепить такое пространство. Но он отказывается от своего намерения — Лозев живет на другом конце города. Если даже туда и обратно мчаться изо всех сил, все равно уйдет около часа. А за это время может произойти все что угодно, во всяком случае Крачунову ничего не стоит воспользоваться парадным входом и «раствориться» в окрестных проулках. Поди потом узнай, где полицейский — все еще в полку или его уже там нет, или попробуй тогда установи, куда он подался! Нет, остается одно — стоять и ждать, ждать до тех пор, пока хватит самообладания.
Николай подбадривает себя, его безмолвные рассуждения о создавшейся ситуации наивны, но в нем нарастает беспокойство и даже ожесточение — дело идет к тому, что его миссия утратит решающее значение, а следовательно, и смысл в его собственной жизни (ах, этот заветный рубеж!). Он думает с обидой: «Как же товарищи могли взвалить выполнение такой ответственной, «стратегически» важной операции на одного человека? Как можно недооценивать весь риск, с которым эта операция сопряжена, и последствия возможного провала?»
Но вот Крачунов показывается из ворот казармы, и у Николая от радости буйно колотится сердце. Полицейский ведет себя странно: сжав одной рукой лоб, другой он растирает затылок и виски, покачивается на ходу, словно его ноги не держат. «Да он пьян!..» Николай глазам своим не верит, тем не менее зрелище перед ним довольно-таки впечатляющее: выбравшись кое-как на проезжую часть улицы, Крачунов идет в одну сторону, потом в другую (прямо к Николаю), останавливается, затем вдруг шагает обратно — медленно, рывками, будто кто-то толкает его сзади. Чушь какая-то, ведь он шел к военным абсолютно трезвый, держался сравнительно спокойно — когда он успел так налакаться? Да и кто бы вздумал поить его среди ночи в штабе полка? Может, ему стало плохо при выходе? Но в таком случае он вернулся бы, попросил хозяев оказать ему помощь, а Крачунов и не смотрит в их сторону. «Может, его отравили?» — думает Николай. Но и это предположение тут же представляется ему вздорным: кому и для чего понадобилось отравить этого типа, тем более что, как гласит древняя мудрость, ворон ворону глаз не выклюет.
Крачунов с трудом добирается до конца казарменной ограды и устало садится на тротуар, продолжая растирать затылок и виски. Николай находится так близко от него, что темнота не мешает ему сосредоточенно наблюдать за малейшим его движением. Впрочем, что тут особенно наблюдать: полицейский сидит сгорбившись, и весь облик его способен вызвать жалость, если, конечно, не знать, кто это. Так или иначе, поведение его позволяет Николаю прийти к определенному выводу. Крачунову не был оказан в Пятом полку восторженный прием, а переговоры, которые он вел там — если вообще дошло до переговоров, — его явно не окрылили. Он выбрался с казарменного двора как побитая собака, раздавленный и жалкий. Николай сбит с толку новым поворотом дела, но что-то в нем и обнадеживает.