После фиаско революционного парламента во Франкфурте Радовицу все-таки удалось убедить Фридриха Вильгельма IV воспользоваться престижем Пруссии – как-никак, а Франкфуртский парламент предложил корону Германской империи прусскому королю, прусская сила подавила мятеж во Франкфурте и крестьянское восстание в Бадене – для объединения Германии в «унию» князей на федеративной основе и без Австрии. Король план Радовица одобрил и решил созвать съезд князей.
В Берлине идея Радовица не вызвала большого энтузиазма. У Радовица не было должности, но дружба с королем придавала ему значимость. Министры короля в большинстве своем отвергали его план. Камарилья воспротивилась, потому что он предусматривал избираемый германский парламент, ассоциировавшийся с «революцией». Радовиц неоднократно хотел отойти от дел, король столь же настойчиво удерживал его. Наконец, 26 мая 1849 года появилась «Уния трех королей» – Пруссии, Саксонии и Ганновера, которая должна была сформировать общегерманский союз при согласии всех остальных германских государств, исключая Австрию. На встрече в Готе 25 июня 1849 года сто пятьдесят бывших либеральных депутатов Германского национального собрания согласились разработать проект союзной конституции. Под нажимом Пруссии ее признали двадцать восемь германских государств, к концу августа 1849 года вступивших в унию. Осталась в стороне Бавария, а приверженность Саксонии и Ганновера идее объединения никогда не была твердой. Радовиц наконец получил пост, став 26 сентября 1849 года министром иностранных дел Пруссии, но поддержкой других министров так и не заручился. Король к нему благоволил, но уже с меньшей охотой.
Идея союза была здравой, но ее реализация наталкивалась на два препятствия, имевшие иностранное происхождение, – оппозицию Австрийской и Российской империй. Царь Николай I был недоволен тем, что Фридрих Вильгельм IV уступил «черни», и называл его не иначе как «королем мостовых», а у восемнадцатилетнего австрийского императора Франца Иосифа появился новый советник – князь Шварценберг. Его светлость Феликс, князь Шварценберг, герцог Крумлов, граф Зульц, ландграф Кельттгау (1800–1852), принадлежал к высшей европейской аристократии и обладал сильным, волевым характером. Он с помощью царя задушил венгерскую революцию, навязал жесткую централизованную систему управления всем доминионам Габсбургов и теперь намеревался возродить федеративную структуру Германии в том виде, в каком она существовала до 1848 года, и, естественно, при австрийской гегемонии.
31 января состоялись выборы в парламент унии. Бисмарк тоже попал в него, и 20 марта 1850 года союзный парламент нового образца впервые собрался в Эрфурте. Несмотря на репутацию ярого реакционера, Бисмарка избрали его секретарем. 15 апреля 1850 он выступил с речью в народной палате, ополчившись против формулировки «Германская империя»:
«В ней кроется величайшая опасность, которой может подвергнуть себя политическое действие… оглупить себя. Господа! Если вы проигнорируете пруссака, старого пруссака, коренного пруссака так же, как в этой конституции, если вы навяжете пруссаку эту конституцию, то вы обнаружите в нем Буцефала, который с радостью помчит всадника, хорошо ему знакомого, и сбросит на землю чужого праздного наездника, украшенного черно-красно-золотистыми вензелями. ( Бурные аплодисменты правых 114.)».
19 апреля Бисмарк писал Иоганне:
«Здесь назревает кризис. Радовиц и Мантейфель набрасываются друг на друга. Бранденбург позволяет Радовицу вертеть собой… так что по моей настоятельной просьбе Мантейфель отправился в Берлин к королю. Какую сторону он займет, будет ясно через день или два, и тогда либо конец собранию в Эрфурте, либо Мантейфель больше не министр. Маленький человек вел себя достойно и решительно. Вчера он хотел открыто порвать с Радовицем, но Бранденбург не позволил… Ужасно жить в таком маленьком городишке, где три сотни знакомых. Нет ни минуты покоя. Час назад ушел последний нудный визитер, и я решил поужинать: съел целый батон колбасы и выпил пинту эрфуртского пива «фельзенкеллер». Сейчас, когда пишу тебе, доедаю вторую коробку марципана, предназначавшуюся, возможно, для Ганса, которому в любом случае она уже не досталась… Взамен я оставлю ему ветчину»115.
Наконец наступили летние каникулы, освободившие его от сессий, и Бисмарк смог заняться посланиями. В июне 1850 года он писал Герману Вагенеру: