Но мы не хотели и не могли с ним согласиться. Мы убеждали, просили…
– Но вы не имеете права оставить его здесь, – сказал я, цепляясь за последний аргумент.
– Имеем, – ответил старший. – Он получит здесь расчет и, кроме того, деньги на билет на пассажирском пароходе. – Старший механик был неумолим.
Меня отозвал в сторону здоровенный грек-вачман:[1]
– Слушай Билль, есть еще одно средство оставить «Бисмарка» на судне.
Я удивленно взглянул на него.
– Надо поговорить с этим негром.
– А что мы ему скажем?
– Что команда не желает его и что в открытом море ему не поздоровится.
«Это мысль», – подумал я.
– Надо во что бы то ни стало доставить старика в Англию на этом судне, – продолжал грек, – иначе здесь, в порту, он с горя сопьется. Он и до Англии не доберется. Пропадет…
Я кивнул головой.
– На обратном пути мы его успокоим, да он и сам переварит свое горе. Главное – довезти его до Англии. А там видно будет.
Я слушал, кивал головой, а про себя думал: «Он и в Англии сопьется. Он и там пропадет»…
– Так завтра утром, как только негр появится, я тебя разбужу.
– Ладно! – согласился я.
Мы разошлись.
Раскрыв настежь двери кубрика, открыв иллюминаторы, повернув в сторону ветра вентиляторы, команда улеглась спать на сквозняке.
Но спалось плохо. Было душно, как в бане. Старый «Бисмарк» тихо лежал, повернувшись лицом к стене. Под утро я почувствовал сильный толчок.
– Пришел, – шепнул мне на ухо вачман.
Я вскочил и, не одеваясь, чтобы не шуметь, вышел на палубу. Было еще очень рано. Светало.
Лазуревая синь неба сменялась серебром. Казалось, будто серебряный купол невероятных размеров плотно накрыл землю и оттого так душно и тихо. В этой тишине обнаженные тела грузчиков-туземцев, спавших на железной палубе без подстилок, казались застывшими. Среди них были женщины, дети, старики. Шагая через их тела, мы направились к негру.
– Ты разговаривал с ним? – спросил я грека.
– Нет… Я не решился. Он какой-то ненормальный.
Негр и мне показался странным. Это был высокий, стройный парень, лет двадцати семи, в старом, выцветшем рабочем комбинезоне. Небольшой узелок, завернутый в тряпку, торчал у него подмышкой. Изможденное лицо его выражало усталость. С первого взгляда можно было определить, что этот негр «разбит». И разбит основательно. Все это было нам знакомо и казалось обычным. Кто из нас не бывал разбит?! Странным казалось нам только поведение негра. Он то кружился по палубе взад и вперед, то приплясывал, отбивая чечетку и что-то бормоча… И как-то странно, лихорадочно блестели его глаза. Что это? Радость безработного, после долгих мытарств нашедшего себе работу? Но что-то еще скрывалось в глубине его черных зрачков: не то это были следы неостывшей тоски, не то казалось, что человек этот вырвался из психиатрического отделения или из тюремной больницы. Не без робости подходили мы к нему: воинственный пыл наш угас.
– Г алло! – весело встретил нас негр.
– Галло, – смущенно ответили мы. – Что так рано? – спросил я.
– Не терпится. Не терпится, – засмеялся негр, сверкая зубами и белками глаз.
– Ты давно в этом порту?
– Вот уж семь месяцев.
– Случаем не болел?
– Болел. – Мы отодвинулись. – Во время качки товарищ угодил мне молотком в ногу, в ступню. Начальство дало мне расчет и высадило на берег, в больницу. Лечиться пришлось у частного врача. А он, собачий сын, вымотал у меня много денег.
– Почему не остался в больнице?
– В больнице для местных туземцев?! Врагу своему пожелал бы я туда попасть. Не больница, а морильня. Я сбежал на пятый день. Сбежал на одной ноте… Но хорошо то, что хорошо кончается. Я снова «а работе, – заулыбался он. – А я уже отчаялся. Все пролечил, проел, распродал. Ведь у меня в Кардифе жена и двое ребят. А работать с ними, – он указал на спящих туземцев, – не только семье не поможешь, но и самому – не дай бог! Спасибо вашему старшему, пожалел меня, благослови его бог.
– Вряд ли он благословит его, – значительно произнес я…
– Почему? – удивленно спросил негр.
– Потому что из-за тебя уволили старика, – угрюмо брякнул грек.
– Из-за меня?!
– Будто за старость… А он крепче тебя.
– Увольняют? Здесь?!
– И он славный малый, этот старик, – заметил я.
– Такого в мире не сыскать, – подтвердил грек. Я хотел еще кое-что добавить, но, признаться, оробел: так резко, почти мгновенно на глазах изменился негр.
Сутулый, дрожащий, он стал, казалось, на голову ниже и лет на двадцать старше… А глаза… Тусклые, мертвые глаза.
– Что за чертовщина! – суеверно прошептал грек.
– Что с тобой? – робко тронул я за плечо негра. Он шевельнулся.
– Я ничего об этом не знал… – забормотал он упавшим голосом. – Я так тосковал по семье… думал, с ума сойду. Даже бредить начал… И так рад был, когда нашел работу, так счастлив…
Тут только поняли мы причину неестественного, как нам казалось, поведения негра…
Он продолжал бормотать:
– Я не знал… Никто не сказал мне… Но если это так, я старика не обижу. Я уйду, уйду. – Он бормотал, уже спускаясь с трапа, с трудом переставляя ноги, пошатываясь, как пьяный, а мы с греком растерянно глядели ему вслед, не зная, что предпринять. Окликнуть? Вернуть? А как с «Бисмарком»? Негр уже сошел с трапа и зашагал по берегу, тупо уставившись в землю-
– Это кто такой? – услышали мы хриплый голос над ухом.
Мы разом обернулись. Это был «Бисмарк» в нижнем белье, босиком, с помятым, осунувшимся лицом.
– Это тот негр? – указал он обожженным пальцем.
Я кивнул головой.
– Вы прогнали его?
– Нет, мы только сказали ему о твоем увольнении.
– Он сам ушел, добровольно, – подсказал грек.
«Бисмарк» вспыхнул.
– Идиоты! Ослы! Кто вас просил? Я все равно здесь до конца рейса не останусь: еще месяц, другой, какая разница… Я видеть не могу старшего механика. А главное – я стар! Я кончен! Зачем же лишняя жертва? Вы разве не видите, что этот человек скоро свалится с ног! – Старик бросил на нас уничтожающий взгляд. Он рванулся к борту. – Стоп! Стоп! – рявкнул он так громко, что спавшие туземцы вскочили, как по команде. – Вернись! Вернись! – Он кричал, звал, махал руками. – Вернись! Стоп! – Но негр уже завернул за угол огромного деревянного здания.