Хобарт же заметил, и от этих слов у него застучало сердце.
На уме у Элис было нечто такое, что подымалось между ними как пелена. Иногда в субботу вечером она говорила: "Пойдём погуляем. Я хотела бы поговорить с тобой кое о чём". Но это "кое-о-чём" так и не находило своего выражения.
В церкви было назначено выступление декана местного медицинского колледжа на тему о медиках-миссионерах. Он был очень велеречив.
- Мы предлагаем практический курс. Мы знаем, что у студентов нет лишнего времени. Мы не требуем многолетней подготовки. Любой умный мужчина (или женщина)
может достаточно освоить искусство медицины, чтобы выполнять полезную работу. Мы не убиваем память студента, заставляя его запоминать медицинские сведения времён Гиппократа, Галена и Парацельса. Есть пятнадцать-двадцать лекарств, которыми можно обойтись практически во всех случаях, и студент обязан их знать. Мы не делаем различий между хирургией и терапией. Наши студенты должны научиться вправлять кости или же ампутировать конечности, коль так нужно. Мы не увлекаемся модными болезнями.
Медицинские школы на востоке заставляют студента месяцами работать над какой-нибудь кукарекией, которая встречается раз в десять лет в пределах тысячи миль. Но есть десять болезней, с которыми врач сталкивается ежегодно, и наши студенты обязаны их знать. Мы выпускаем их за два года, и они готовы практиковать божественное искусство исцеления.
Хобарту это было не по душе. Элис же была в восторге.
- О чём я хотела с тобой поговорить, и всё считала, что время ещё не подошло, так это о наших планах на жизнь. Я собираюсь учительствовать ещё один год, чтобы подзаработать побольше денег, и затем поступить на год на учёбу в качестве медицинской сестры. Я собираюсь поехать в Африку. На реку Замбези, по следам дорогого доктора Ливингстона, величайшего человека нашего времени. Ты понимаешь, а ты за два года мог бы получить медицинский диплом, и мы поедем вместе, ты - доктором, а я - сестрой.
- Элис, дорогая, у тебя великолепная идея, но она слишком грандиозна для меня. Я не могу стать доктором. У хорошего врача должно быть шестое чувство, иначе он никуда не годится как диагност. У меня же нет этого шестого чувства. У него должно быть всепроникающее чувство любви к людям. У меня его нет. Я люблю людей и желаю им добра, но я предрасположен к одиночеству. Мне даже трудно жить в среде наших местных варваров. Я умру, если мне придётся жить среди дикарей. Если ты так уж настаиваешь, то я буду изучать медицину и стану врачом, а ты будешь у меня медсестрой. Но на реке Миссури, а не Замбези. Докторам и здесь предостаточно работы.
- Хобарт, милый. Я так и знала, что сначала ты именно так и подумаешь. Я проплакала всю ночь. Я уж хотела отказаться от Африки и остаться здесь с тобой.
Но не могу. У меня был зов. Я его отчётливо слышала. Он до сих пор звучит у меня в ушах. Я буду несчастной на всю жизнь, если не последую ему. И не телесное исцеление этих бедных язычников влечёт меня больше всего. Исцеление души. Врачи и сёстры могут донести им свет христианской религии. Подумай только, бедные души навеки обречены только потому, что никогда не видели света.
- Следует ли нам верить этому?
- Да. В Библии ясно сказано, что есть только один путь к спасению, христианский путь. Если ты не можешь поехать со мной, мне придётся ехать одной. Подумай об этом хорошенько, а утром скажешь мне. Если ты не сможешь поехать со мной, то нам придётся расстаться. Я не могу уйти из школы, а ты можешь уехать из Омахи.
Он не может ехать. Африка. Нет, нет.
Временами он чуть ли не сердился. Может ли женщина рассматривать мужчину лишь как инструмент для достижения своих амбиций? Именно так относилась к нему Милдред, и Элис тоже. У неё гораздо более благородное призвание, но для него, такого, каким он был, места не оставалось. Но преобладало у него всё же чувство глубочайшей скорби. Он ведь любил её, и теперь терял.
На следующий день, когда они встретились, в глазах у неё был вопрос отчаяния. Он отрицательно покачал головой. Она поцеловала его и убежала к себе в комнату.
Хобарт подал заявление об увольнении на мельнице, упаковал свои вещи и отправился в Янктон, на территории Дакоты.
Он твёрдо решил: больше никаких любовных историй. Он устроится в усадьбе холостяком на всю жизнь. Попробует ещё разок поискать способ жить немногим и найти это немногое, не становясь при этом рабом своих плотских потребностей. Он уже давно считал, что индейцы ближе всего подошли к этому секрету по сравнению с остальными. Его разочаровали индейцы на юго-западе. Но ведь их лишили наличных жизненных ресурсов сначала испанцы в течение полутораста лет, а после этого янки. Он попытает счастья у индейцев прерий, в племенах Сиу и Блэкфут. История их зависимости не так уж долга.
В Янктоне он узнал, что надо проехать всего лишь двадцать пять миль вверх по реке, и встретишь лагерь Сиу. Ему придётся нанять бричку, чтобы добраться до небольшого городка, где можно будет найти кого-нибудь, чтобы переправиться через реку. Там находится другой городок и индейский лагерь примерно в двух милях вверх по реке.
На реке была большая вода и быстрое течение. Полукровке, который перевозил его через реку, приходилось поворачивать нос лодки вверх по течению и перемещаться в сторону небольшими рывками. Наконец он перебрался на другой берег. Всё поселение состояло из нескольких некрашеных лачуг, торговой лавки и двух трактиров:
"Первый шанс" и "Последний шанс".
Хобарт поинтересовался в лавке, как ему проехать дальше в лагерь индейцев.
- Просто иди туда и скажи "Здрась" первому встречному. Он ответит "Здрась" и подозрительно посмотрит на тебя. Они не любят белых. Но там есть один индеец, который учился на востоке в колледже и хорошо говорит по-английски. Хоть он тоже не любит белых, как и все индейцы, но он всё-таки поговорит с тобой.
Индейский лагерь состоял примерно из двадцати шатров-вигвамов, которые были расположены как бы по кругу. Вокруг бегали индейские ребятишки, но при появлении Хобарта все они исчезли. На земле в тени шатра сидел очень дряхлый старик.