К – А Жюлиан полагает, что все написанное арабскими историками о нападениях на берберов между 660 и 663 гг. следует воспринимать с осторожностью.[120] В 665 г Муавия ибн Худайдж, старый вождь омейядской партии Египта, получил от халифа приказ вторгнуться в Бизацену. Он разбил византийскую армию, высадившуюся в Хадрумете, и завладел крепостью Джалула, что, должно быть, выглядело как чудо, так как арабские историки выдумывают, что либо крепостная стена неожиданно рухнула в тот момент, когда обескураженные арабы уже готовы были снять осаду, либо Бог открыл город, «не послав на штурм ни лошадей, ни людей».[121] Во всяком случае, добыча была большой. Однако следовало дождаться Окбы, чтобы увидеть его блестящие набеги, закончившиеся окончательным завоеванием страны. В 670 г. он остановился в сердце Бизацены в полупустынной долине, которую предание рисует нам полной кустов и ползучих растений, служивших убежищем хищным животным и совам. Он вскричал громким голосом: «Обитатели этой долины! Удалитесь, и да сделает вас Аллах милосердными! Мы собираемся здесь остаться!». Он повторял это объявление три дня подряд, и все дикие животные покинули это место, так что в течение следующих сорока лет: «в Ифрикии нельзя было встретить ни змеи, ни скорпиона, даже если бы кто-то предложил тысячу динаров за поимку хотя бы одного»,[122] затем он изгнал с этой территории населявших ее людей, разделил ее на наделы, призвал туда жителей города, ранее построенного Муавией ибн Худаиджем, и, воткнув в землю свое копье, воскликнул: «Вот ваш кайруван!». Жюлиен сообщает о том, что, согласно традиции Ан-Нувайри, Окба объявил: «Я собираюсь построить город, который будет служить плацдармом (Кайруван) ислама до конца времен».[123] Мы не находим этой фразы в издании Слейна, где нас, напротив, поражает настойчивость, с которой он подчеркивает не военное, а религиозное предназначение города. По этой версии, первой там была построена мечеть, а когда возникло разногласие по поводу киблы (направления молитвы), воткнутое в землю копье указало правильную ориентацию. Как бы то ни было, хотя некоторые арабские историки упорно воспевают прежде всего религиозную и интеллектуальную столицу, которой Кайруван стал гораздо позже, в то время как другие держат в уме образ крепости и пакгауза, которым он, вероятнее всего, был первоначально, все они прекрасно понимают значение его основания.
Как и в случае предыдущих завоеваний, здесь мы встречаемся одновременно с недоверчивостью арабов по отношению к построенным до них городам и с их стремлением селиться общиной, которая может быстро мобилизовать свои силы, либо для обороны, либо для нападения. Кайруван охранял маршрут из Египта от византийцев и был построен напротив Авреса для защиты берберов, которые стали его самыми непримиримыми противниками. Тем не менее Ифрикия не сделалась самостоятельной провинцией и сохранила зависимость от Египта. По неясным причинам Окба неожиданно был снят со своего поста и попал в такую опалу, что его преемник Абу'ль-Мухаджир, раб или вольноотпущенник наместника Египта, которого последний назначил повелителем Ифрикии, заковал его в цепи и, согласно Ан-Нувайри, грозился уничтожить Кайруван и основать на его месте свой город. Предотвратило эту катастрофу вмешательство самого халифа.[124] На самом деле, политика Абу'ль-Мухаджира, состоявшая в переговорах с берберскими племенами с целью заручиться их поддержкой против Византии, Жюлиану[125] представляется, в конечном счете, такой же плодотворной, как и гораздо более жесткие действия его предшественника. Впрочем, она не исключала военных побед, поскольку именно Абу'ль-Мухаджир взял в плен знаменитого Кусайлу, князя Аураба. По смерти Муавии, его сыну Йазиду нелегко досталось его наследство, халифат, потому что ему, как и его преемникам, пришлось бороться с противниками, провозгласившими себя халифами, которых поддерживала Медина. Однако он восстановил Окбу на его командном посту, и тот без промедления предпринял масштабный поход на Магриб, относительно которого некоторые полагают,[126] что его реальность вызывает сомнения, столькими чудесными элементами расцветила его традиция, сделав его менее правдоподобным. Окба влачит за собой Абу'ль-Мухаджира и Кусайлу в оковах, освобождает крепости к северу от Авреса, сминает туземные войска, пользующиеся поддержкой греческих элементов, обозначенных в текстах как «руми», в Багхаи, Ламбезе, затем в Тиарете и, быть может, даже в Танжере, где, по версии Ан-Нувайри, он встречает руми по имени Юлиан, которого расспрашивает относительно Испанского моря, и, узнав о том, что оно хорошо охраняется, говорит: «Укажи мне, где найти вождей Рума и берберов». – «Что касается Рума, – отвечал Юлиан, – ты оставил их позади, перед тобой – берберы со своей конницей, сколько их – одному Богу известно». Они останавливаются в Суз-эль-Адне, и грек уточняет, что это люди, не имеющие религии, пожирающие трупы и пьющие кровь своего скота, которые не верят в Бога и даже ничего о нем не знают.[127] Невзирая на эти не слишком обнадеживающие предостережения, Окба вторгается на юг, совершает массовое избиение берберов, захватывает несколько красивых женщин, которых можно дорого продать. Наконец, он достигает Атлантического океана и выезжает в воду по грудь лошади Затем он воздевает руку и восклицает: «Господь! Если это море не остановит меня, я пойду в дальние страны и в царство Зу-ль-Карнайна,[128] сражаясь за твою религию и убивая тех, кто не уверует в тебя или будет чтить других, отличных от тебя богов».[129] Абд аль-Хакам изображает нам его в этой же ситуации, но вкладывает в его уста более простую речь: «Аллах! Клянусь тебе перед свидетелями, я не могу идти дальше, но если ты найдешь для меня дорогу, я продолжу свой путь».[130]