Песня гремела под все еще продолжавшийся свист пуль.
«Благословен Ты, Господь Бог наш, Царь вселенной, который дал нам жить, существовать и дойти до сего времени!» — провозгласил рав Торен, и бойцы заглушили его голос хоровым повтором благословения, раскатившимся могучим крещендо.
«Благословен Ты, Господь Бог наш, дарующий утешение Сиону и Иерусалиму!» — ответил на это рав Торен. Солдаты, замерев по команде «смирно», запели «Покуда в нас бьется еврейское сердце». Но пение это не могло вместить в себя всей бури чувств, затопивших их взволнованные сердца. Когда дошли до слов: «Быть свободным народом у себя в стране, на земле Сиона и Иерусалима», у многих пресекся голос и глаза стали влажными. Парашютист откуда-то извлек бутылку вина, и она пошла по рукам под крики: «Лехаим! Лехаим)»[20].
Торжество подходило к концу, и кто-то вдруг воскликнул: «Надо почтить память наших братьев по оружию, которым нс привелось дожить до этого счастлив вого дня и быть здесь вместе с нами». Эти слова разом прекратили шум. Многие парашютисты сняли каски и остались в молитвенных шапочках.
«Боже милосердный, обитающий в небесах, — нараспев начал раввин под свист пуль иорданских снайперов.
Дай обрести им унокоение блаженное. Под крылами Шехины, на лестнице святых, героев и пречистых, зарею небесною сияющих.
Душам солдат Армии Обороны Израиля, павшим в бою с врагами Израиля, отдавшим жизни свои за святость имени Бога, народа и страны и за освобождение Храма и Храмовой горы, Западной стены и Иерусалима, обители Господа…».
«Упокой их в раю», — продолжал раввин.
«Упокой их в раю», — повторили бойцы. Многие, хранившие твердость даже в самые жестокие минуты боя, теперь почувствовали, как ком подкатывает к горлу. Перед их взорами предстали десятки товарищей, убитых на залитых кровью улицах, и слезы покатились из глаз.
Скупые, невольные, мужские слезы…
«Сего же ради Владыка милосердия укроет их под сенью крыл Своих навеки, — звучала заупокойная молитва. — И приобщит к союзу бессмертных их души…».
«И приобщит к союзу бессмертных их душш— повторил один из солдат. Голос его надломился, и он тяжко разрыдался.
«Да будет удел их в Господе, и да опочиют они на ложе своем в мире», — произнес раввин. Дрожащий его голос на словах «да опочиют они на ложе своем» поднялся до хриплого крика, сопровождаемого рыданиями десятков парашютистов.
«И да пребудет удел их до скончания дней!».
«И да пребудет удел их до скончания дней!», — эхом окликнулся молитвенный плач.
«И да возгласим: амен!».
«Амен!!» — ответили охрипшие голоса.
Еще слышались обрывистые очереди. Снова затрубил рог: «Ту — туту — ту — ту — ту — ту».
— Что мне сказать его жене? — обратился один из бойцов к стоявшему рядом незнакомому человеку. — Мы соседи. Он был моим лучшим другом. Служили в одной роте. Вместе прыгали с парашютами. Были вместе в дни Синайской кампании в Митле. Я видел, как ему разорвало все лицо.
Сказав это, солдат вдруг заметил на плече собеседника знак военного корреспондента. Тогда он схватил его за руку:
— Необходимо рассказать о нем. Хоть что-нибудь написать. Вы военный корреспондент, вы должны это сделать. Не удивляйтесь, что я прошу об этом, но по-другому я не могу. Он был мой лучший друг. Когда это случилось, был рядом со мной… Обещаете?
— Обещаю, — ответил журналист и мысленно поклялся сдержать слово.
Раввин Горен поднялся на командный пункт парашютистов, разместившийся на Храмовой горе. Моти послал ему записку следующего содержания: «Шесть лет тому назад я обещал тебе, рав, что мы вместе вступим в освобожденный Иерусалим. Сегодня я выполнил обет. Никогда я не испытал такой радости и такого волнения от того, что удавалось сдержать слово, как сегодня. Храмовая гора освобождена. Ты молился возле Западной стены, а я — рядом с тобой. Ниспошли, Всевышний, Иерусалиму мир на долгие времена».
Вокруг Моти начали собираться группы, уже побывавшие у Стены, приобщившиеся к минутам торжественного безмолвия перед нею и теперь отдавшиеся праздничной радости победы. Повсюду можно было увидеть смеющихся людей, со всех сторон из надсаженных до хрипоты глоток летели возгласы: «Ура! Ура! Ура!». Часы напряжения, крови и смертельного страха излились в единый, могучий поток ликования.