Но по мере смены руководителей, включая и тех, кто управлял работой пропагандистской машины, в жизни общества зазвучал диссонанс. Вожди первого поколения не знали, что обществу такого типа необходим совершенно особый, очень эффективный социальный механизм, который отбирал бы в руководство максимально человечных людей, одновременно поставив непреодолимую преграду зверям. Подобные механизмы хоть и были провозглашены, но оказались недостаточно эффективными, и не смогли в нужной степени противостоять традициям, которые соответствовали инстинктам человекозвериного общества, где руководителями всегда становились самые успешные люди-хищники.
Когда в руководстве произошла смена поколения, часть новых людей пришла к власти традиционным для прежнего общества путём приспособленчества и интриг. Это оказались иные по своей внутренней сути люди, «более равные, чем другие», они точно знали – на собственном примере- что человек «на самом деле» не столь хорош. Они, оказавшись у самых истоков работы пропагандистской машины внушения, яснее других понимая суть происходящего, сами оказались внушению неподвластны, и машина, удерживающая человечность во всём обществе, не смогла победить зверя в этой части своих новых повелителей. Среди этой, так называемой, номенклатуры, элиты, чиновничества, комсы- называли их по-разному, не понимая главной сути проблемы- подрастали новые поколения, которые уже с откровенным презрением относились к тем идеалам, которые должны были бы стать их собственными нормами, чтобы они – по долгу службы обществу будущего – продвигали эти идеалы в общественное сознание, поддерживая и совершенствуя машину пропаганды. Только так это общество, изначально поставившее своей целью вывести всех людей, в планетном масштабе, из зверского состояния, могло бы и далее продолжить своё существование.
Но в жизни вышло так, что новая номенклатура так и не смогла подняться до осознания своего места в жизнеобеспечении общества будущего, не поняла необходимости и не создала механизм самозащиты от проникновения в свои ряды идей общества прошлого, по мере смены поколений всё более зверела, превращаясь в примитивного паразита, в то время как могучая пропагандистская машина, год от года слабея и разваливаясь без «ремонта и обслуживания», все ещё продолжала удерживать большинство общества от зверства.
В один далеко не прекрасный момент общая сумма человеческого скотства в стране превысила некий критический уровень, и советское государство рухнуло. Несовершенный зародыш общества будущего, который возник прежде своей эпохи, в примитивном зверском окружении, не смог понять и сохранить самого себя, осознать важность и обеспечить поддержание одной из основ своего существования. Пропагандистская машина повернулась еще раз-другой и рассыпалась, повисли в воздухе «веревочки», которыми машина поддерживала человечность сразу во многих людях, пришла пустота и настоящее оскотинивание, в общество на место товарищеской взаимопомощи и соучастия пришли старые жёсткие законы и инстинкты, управляющие выживанием в мире животных. Те, кто с детства живет в скотском мире, как мой Федька, приобретают ряд приспособительных привычек к таковой жизни, притираются друг к другу и находят пути выживания и общения без привычных и естественных для нас всеобще-товарищеских взаимоотношений. Взрослый советский человек этих спасительных привычек не имел, и, потеряв общество-товарища, начал либо вымирать, либо становился даже более скотом, чем его дети, росшие в уже скотском мире.
Мне повезло родиться именно в такое время, когда советская идеологическая машина еще эффективно работала, являясь важной частью общественной жизни, но уже ясно чувствовалась вся её непрочность, устарелость, износ, что осознавалось тогда как неестественность, оторванность пропагандируемых ценностей от реалий жизни, какая-то книжность и мертвенность самой идеологии. Хотя я, вслед за большинством, придерживался в той жизни советской идеологии, она осталась на уровне только сознания, потому что копившиеся вопросы и недоумения, нарастающие расхождения с жизненными реалиями порождали сомнения и были тем фильтром, который не позволял проникнуть ей глубже, овладеть мной целиком. Можно сказать, что мои «веревочки» уже тогда были настолько гнилыми, что для нормальной жизни в том обществе я их контролировал во-многом сознательно, и даже кое-где «подвязывал» сам, так что к моменту краха советского строя я уже не был советским зомби. Шок, обернувшийся для многих крахом личности, стал для меня завершающим шагом к освобождению.